"Валерий Генкин, Александр Кацура. Похищение" - читать интересную книгу автора

В соседнем помещении, тоже немалом, подсудимые толпятся у бака с водой,
пьют из прикованной цепью кружки, вытирая усы, сидят на полу и лавках (кто
побойчее, ухватил место), выпрашивают покурить у конвоира и галдят,
галдят...
- Вы здесь не стояли,- говорит Ирод Великий Наполеону Бонапарту.- И
вообще, отдайте кружку.
Наполеон рассеянно отходит. Он задумчив. Он шлифует в уме защитительную
речь. Составляет мысленно список свидетелей. Нет той жертвы, которую он ни
принес бы Франции, ее свободе, миру и процветанию. Разве не французский
народ благословил его на кровавый и славный путь? Кто был в той толпе, что
ревела у стен Елисейского дворца душной июньской ночью пятнадцатого года:
"Не нужно отречения! Да здравствует император!" Лишь одна подробность,
засевшая в фантастической памяти Наполеона, не давала ему покоя, когда он
брезгливо протягивал оловянную кружку толстому, дурно пахнущему царьку. Те
четыре тысячи турок, сдавшихся в Яффе. Им обещали жизнь, и они сложили
оружие.
Три дня сидели пленные в сараях. На четвертый он велел их расстрелять.
Все четыре тысячи. Турок выводили на берег партиями по сто.
И так сорок раз. Два офицера, командовавшие расстрелом, бились в
истерике.
Наполеон снял шляпу, отер пот. Ведь будет очная ставка. Надо
посоветоваться с Цезарем, как себя держать. Найти его. Один из немногих
приличных людей в этом сборище. Цезарь. Император снова надел шляпу, заложил
руку за борт гвардейского егерского мундира и решительно зашагал на поиски
учителя, едва не боднув верзилу в старомодной треуголке и пыльных сапогах,
который грыз ногти, топорщил кошачьи усы и сверкал белками.
Усатый верзила, видимо, тоже был озабочен воспоминанием, крохотным
пятнышком, вкравшимся в блистательную череду славных дел. Может быть,
вспомнил он, что проведением благотворных для государства реформ истребил
пятую часть своих подданных?
Нет, то было во славу отечества. Другая мысль смущала. В Трубецком
бастионе Петропавловской крепости прочли царевичу приговор - повинен смерти.
Наутро, уже приговоренного, велел он царевича пытать, дабы всю истину
допрежь смерти открыл. И только после пыток послал к сыну четверых близких
людей - задушить.
"Прими удел свой, яко же подобает мужу царской крови",- говорили они.
Но не слушал царевич, а плакал.
Петр шляпу снимать не стал - покрепче корсиканца. Но посоветоваться
тоже был не прочь. "Кто тут из нашего брата, из царей, своих детей
убивал?" - напряг он память. Взгляд натолкнулся на группку незатейливо,
почти одинаково одетых людей, сбившихся в кучу, поймал на мгновение глаза
одного, второго - и метнулся в сторону. Такая жуткая мертвечина стыла за
стеклами очков и пенсне, прикрывавших эти уныло схожие одутловато-усатые
лица, что венценосный сыноубийца содрогнулся, свернул в сторону и пошел
искать репинского старика с горящим взором.
А мертвые взгляды из-за стекол в надежде и страхе стремились к одной
точке. Там, один среди базара и гомона, стоял он - их вожак, их пахан, их
отец, их кумир. Сейчас оживет его хрупкая сутуловатая фигура с неловко
висящей левой рукой, мудрая улыбка осветит бесстрастное лицо, и остро
отточенный красный карандаш, зажатый в красивых, немужских пальцах, наложит