"Валерий Генкин, Александр Кацура. Дятлы-рояли" - читать интересную книгу автора

бегут по клавишам пальцы, а если и ошибаются, то ошибаются легко и лукаво.
Так играл Иосиф Гофман.
Но вот невидимая сила сбила звуки в могучие упряжки, пальцы стали
собранней, удары - резче и суровей. В игре проступила страшная размеренность
и точность. Какая дерзкая поступь басов.
Какие смелые порывы открыли дорогу вверх. Какие мертвые паузы оттенили
стремительный бег. И вдруг - в повисшем пустом пространстве с дивной
загадочностью встает одинокий звук. Так играл Сергей Рахманинов.
Низкое небо опустилось над полем. В застоявшейся его зелени плыли
подкрашенные розовым облака. Одна-единственная птица тонко звенела над
умолкающей травой. По полю шла девочка в венке из ромашек. Она уходила к
горизонту, не думая о дороге.
Скажи, куда? Скажи, зачем? Звуки вопрошают, бьются, замирают.
И вместе с теплым вечерним туманом все вокруг затопляет высокая светлая
нежность. Так играет она, Ксения Адоскина.
В пятницу из кошелки Василия Лукьяновича, помимо обычной снеди, явились
капустный пирог, пакет подсохшего зефира и бутылка без этикетки.
- Вот,- сказал он, поводя рукой над столом.- Это, значит...- и,
опережая удивленно-сердитую морщинку на лбу Ксении Ивановны, добавил, кивнув
на бутылку: - Легкое очень, домашнее...
Илья Игнатьевич, направившийся было к выходу, чтобы на улице поджидать
Ксению Ивановну, застыл в дверях.
- Что вы сказали, Василий Лукьянович?
- Я в том смысле - день рождения у меня. Шаг, стало быть, к этой...
- Ну что вы такое говорите, Василий Лукьянович,- заторопилась Ксения
Ивановна.
- К пенсии, говорю, шаг. Недолго, два годика осталось. Это вы -
молодежь, а я... Словом, давайте это... отметим, что ли.
Такую длинную речь в стенах лаборатории Василий Лукьянович произнес,
пожалуй, впервые.
- Ах, ну право,- приговаривала Ксения Ивановна, нарезая кулебяку,
расставляя мензурки и бумажные тарелочки и передавая Илье Игнатьевичу миску
с помидорами - мыть. Тот покорно, даже с готовностью, ушел.
- Я вот, Ксения Ивановна, хотел сказать вам,- начал Василий
Лукьянович,- про Илью. Вы ведь тоже, наверно, заметили.
- Что я такого могла заметить?
- Птицы эти, деревья...
- Да, птиц он любит. А что?
- Птиц и я люблю. Особенно чаек. Я к тому, что заговаривается он. У
него ведь птицы-то на этом... Только не думайте, не подслушивал я. Случайно
вышло. А вы... нехорошо, Ксения Ивановна, подыгрываете вы ему. Вам бы
урезонить человека.
- Господи, да о чем вы, Василий Лукьянович?
- О торшере его, о чем же еще. Дятлы у него там поселились, цветы
лезут. Того гляди груши рвать начнет.
- Ах, вот что вас беспокоит,- сказала Ксения Ивановна ровным голосом.
- Ну да. Совсем ведь с катушек сойдет.
- Эх, Василий Лукьянович, голубчик. И все-то у вас прямо, и все-то у
вас ровно. Ну торшер, ну цветы. Тут радоваться надо, коли такая удача. Не
часто выпадает человеку, чтобы вот так. Я и сама недавно этого не понимала.