"Эргали Эргалиевич Гер. Сказки по телефону, или Дар слова " - читать интересную книгу автора

пожалуй, наблюдения, что никто в бухгалтерии не владеет ситуацией до конца,
а все плывут, как она, по мере сил изображая кормчих, лоцманов или гребцов.
Справедливости ради стоит отметить, что в этом она была не так уж и далека
от истины: к зиме 93-го года не только бухгалтерский учет, но и вся страна
плыла, как плывет боксер в нокдауне, и рубль, по образному выражению поэта,
плыл бумажным корабликом, уплывая за горизонт, и люди жили не прошлым, не
будущим, а курсом доллара, ежедневно сверяясь с неумолимо тикающим
счетчиком: инфляция разъедала людей изнутри, как невидимая зловредная тля,
обесцвечивая души, обесценивая труды, жизни, ограничивая надежды и помыслы
куцей розницей текущего дня.
Маму она почти не видела: спихнув Анжелку, Вера Степановна подключилась
к азартной ловле дармовых обывательских денежек. Реклама ее нового детища,
Лихоборского чеково-инвестиционного фонда, ежедневно крутилась по трем
телевизионным каналам (известный актер, раскрывая объятия вкладчикам, честно
предупреждал: "Наша цель - ваша прибыль"). С Тимошей тоже общаться не
получалось - он обретался двумя этажами выше, в кабинетах директората, и при
редких встречах неестественно бурно радовался, но всегда спешил и смотрел
загадочно-озадаченно, словно пытался совместить новенькую бухгалтершу со
сказочной Несмеяной. Анжелка, не в силах поверить в реальность
происходящего, и сама смотрела на себя в зеркало как на бухгалтершу, живущую
от звонка до звонка, как на притворщицу, въехавшую по ошибке на чужую полосу
жизни и прущую по ней с якобы открытыми глазами, хотя со стороны она
смотрелась в бухгалтерии вполне в духе времени - длинноногая белобрысая
сомнамбула, занесенная в лабиринты "Росвидео" диким ветром реформ. В пять
заканчивалась работа, в семь начинались курсы английского или алгебра - эти
два часа между работой и репетиторами она бездумно прогуливала, незаметно
для себя превращаясь в подлинную Анжелку. Ей нравилось бродить по центру,
сливаясь с сиреневым сумраком бульваров и переулков, брести никуда по
снежному месиву тротуаров, омываемых потоками фар и габаритных огней,
нравилось стынуть на сквозняках, а потом заходить в чистые новые кафе, бары,
роскошные магазины, сияющие зеркалами и мрамором. Постепенно у нее наладился
диалог с изысканными изделиями бутиков, салонов, пассажей - ей нравилось
общаться с шерстью, хлопком, кожей, стеклом, завораживало обилие форм,
фасонов, игра продажной стратегии, соотношение качества и цены; она готова
была ходить на приглянувшееся изделие, как ходят в музеи, могла флиртовать с
выставленным на витрине товаром или даже крутануть заочный роман - но
покупала только те вещи, с которыми складывалась интимная близость. Вещи
сами шли в руки, подмигивали с витрин, по-хозяйски облегали предназначенные
им части тела, трепетали при приближении или, напротив, висели, обвиснув,
равнодушно отдавая себя в примерку - наверное, у нее был особый талант,
особое чутье, какое у других бывает на зверье, машины или людей.
С людьми-то как раз выходило не вполне по-людски. Она свободно общалась
с сослуживцами на языке трепа, запросто болтала с продавщицей, барменом,
маникюршей, научилась отшивать без обид уличных приставал - но дружить не
умела совсем, не знала, как это делается, и чужие случайные откровения
принимала с панической стойкостью, как дорожные неудобства, хотя и ругала
себя ледышкой. При попытках сближения в голове вспыхивала красная лампочка
тревоги, жужжал противный зуммер сигнализации, она запиралась на все засовы
и разговаривала, рассматривая собеседника не глазами, а скорее в глазок -
разве что не забиралась, как в детстве, под одеяло с любимой мягкой игрушкой