"Игорь Гергенредер. Птица Уксюр" - читать интересную книгу автора

чулки. Долго, мол, рассуждать на сырой погоде? Убежит самовар! А Касьян на
дворе лежит лежмя:
"Я не любитель нахально правду менять. Помру здесь и всё".
"Не знаю, как помочь. Сами ж не хотите. Самовар, крендели..."
Он голову от земли подымает:
"Эх, Рафаиловна! И всё-то вы знаете... Ладно уж, не дамся сырости до
завтрашнего. А там полечите впоследки! Какой ни будет улей: только бы кашлю
выход, испугу - отмашку".
И ночью давай по деревьям лазить, горлиц в гнёздах ловить. А уж утречко
распогожее! Дятлы в бору так и настукивают! Ягода краснеет, грибы
растут-наливаются, тугонькие. Над срубом дымок вьётся. Касьян выглянул,
слушает... Ну - едет! То бывало шагом всё - сейчас рысью бежит лошадь.
Он у костра; в жаровне пирожки жарит с голубятинкой. Купаются в жиру,
ядрён желток! Альфия с седла ему ручкой махнула. Подходит - костюм тот же
дорожный, но ещё шарфик повязан тёмно-зелёный. Как у ели хвоя.
Поглядела на хлопотуна, запах вдохнула от пирожков и в сруб. Касьян
себе: "Ого! А то и не заметит идёт. Угодил человеку! Мало что хорошая
жаровня трофейная, а до нежной начинки не додумывался раньше..."
Вернулась из сруба, он ей пирожки горяченькие даёт, дует. Скажи - так и
тают на зубах! Как и не положено в рот ничего. С голубями-то, кроме
пирожков, только суп лучше ещё выходит.
Она: "Чай завари патентовый". Патентовый - это до цвета вишнёвки со
свекольным перегоном, пополам-напополам. Его пьют с хлебной водкой. Запивают
кипятком крутым, с колотым сахаром.
Касьян ей: "Не тяжело будет начало-то с патентового?" И так-де стакашки
ждут - тройной выгонки да двойной...
"Чай будет тебе для отдыха - после первой трудности. После излеченья".
"А? Неужель, Рафаиловна? Ужли состоится на сей раз? Не знаю, как и
благодарить тогда..."
Она улыбается. Красного перцу, говорит, ещё б в пирожки.
А он обнадёжен!.. В срубе всё, как надо: от бражек дух, огонь горит; из
змеевика капельки кап-кап-кап. Курится отменно водочка-мамочка! Бочка
кленовым гвоздём заклёпана на нужном уровне.
Ага - проделали они обычное с ремешком, с порошком. Но лишь в бочке
запузырилось, он и не взмыкни ещё от нагрева - Альфия на волю тело-то!
Пожалела его теперь... Не успела шарфик с шейки лебяжьей скинуть, новёхоньки
чулки стянуть: тёмненькие, с отливом золотым, как та шкурка. Лишь
ногу-красотулю повернула эдак - снять чулочки, - а из бочки и бахнуло.
Касьян гвоздь кленовый вон, и как стал с вольными руками - ну
подламывать, ну ерошить, ершистый мыс, роток-губан, кочаны вприпрыжку! Она
упирается ладошками в пол гладенек, калачи-подарочки круче вздымает, круче -
попрыгивают завлекательно, тугонькие! Он ладит бульдюжину под прелесть
напруженну: выперся барин, горяч, не сварен, конец со стакан - хочет в
ротик-губан, попробуй, губень, что я за пельмень!
Альфия ручкой к шкурке - со смехом. А он: "Во - старуха сейчас будет!"
Его и перекоси. Испуг и съёжься. И где оно хорошее?..
Ей не видно, что позади приключилось. Хохоток - чистый колокольчик
звенит. Спинка прогнулась - вкусным волненьем трепещет, пронялась! калачики
ждут, скоро ль их намнут... Уж и понуканье фронтовик слышит. Ну, вышли, мол,
рыбьи каменючки? Оборотила голову, а он топчется. Стыдно: срам прикрывает