"Игорь Гергенредер. Птица Уксюр" - читать интересную книгу автора

руками. Бывал испуг да какой - а ныне с испугу не стоится.
Она смотрит: удивлением вовсе вогнала в муку его. Он квёлым голосом:
"Вишь, как женщину-то подменять? Непривычный я к этим шуткам. Довела! Вот
напугать и нечем - что скажу?"
Она встала в рост, грудки выставила:
"Не говори - всё вижу".
Усмехается, а в усмешке - ласка... Открывает Альфия ему: довела-де, до
чего хотела - чтоб у тебя не было большого мнения об себе. Но ещё узнала
досконально: понимаешь ты вид женщины. Иному подсунь подмену в нетерпёжный
миг - он и проедет. А ты на своей правде стоишь. И голая та - а устоял! Не
всё голое - правда, не всяк интерес гол. За моё держишься крепко! Не в одном
меду твой интерес, но и про улей забота. И то толкуют: не бывает сладко без
красоты порядка!
Так-то успокаивает его. Касьян ободрён. "Ты учти, Рафаиловна, в какой я
устоял беде-чахотке! Будто был по-чёрному луплен-перелуплен! Но не дался на
измену". Ради всего твоего видного, мол, умру - чтоб мне с этого места не
сойти! Или от тебя леченье принять, или кто-никто сули мёд-хмель, грибы,
ягодки, толстые булки, а я не любитель.
Слово за слово, она: "Главное, не горься. Вот я сейчас... Ну, остры мои
ноготки?" А он глаза закатил, жмурится. Прямо кота чешут! "Гляди, -
шепчет, - жизнь подтверждает..." Пальчики волосню теребят-ерошат, а кто это
около - нацелился соколом? маковка рдяна потолще стакана!.. Недалеко и
добыча: кучерявенька-мала - перед палицей смела!
Ага - ну, за его верность, за её лечебность!.. Она на коленки, на
ладошки встала: лошадка лошадкой. Ладятся доехать, растолкай-содвинься. Он
её лицо от огня-то посторонил: не личико, чай, греть. Другим, боле
чувствительным, на теплюшу обходительным, к огню вывернул - румянец будет,
нет? А сам сзади неё шкурку хвать и в огонь. Пламя - ф-ф-фых! Она: "Ой,
попалишь мне деликатные завитки!.." Он: "Ничего, пригаснет сейчас". За
упругие кочаны подхватил её, отодвигает.
"Ну да, жжёным волосом пахнет!" - извернулась на свою шёрстку
взглянуть, ершисто-шерстисто, после и в огонь глянь. А шкурка догорает.
Последние шерстинки - треск-треск...
Она так и села, Альфия. Даром - пол мокрый, опилки. "Ой, погибли мы!
Что-о будет!" Он: "Мне лишь бы старухи больше не было". Альфия ему: "Удумал?
То она в шкурку исчезала, а отныне - воля ей! Ты отпустил её навечно гулять.
Теперь она с вашими нежитями свяжется: вот будут происки!"
"Да кто она?" - "Кто, кто... С родины моей, с бразильских краёв.
Императрица старопрежняя. Тыщу лет назад была над Бразилией и соседними
странами..."
Такотки! Они тогда ещё не являлись странами, входили в одно её
владение. И царила, и колдовала, пока одно хитрое племя через особый
муравьиный укус не замкнуло её в шкурке. У кого шкурка, тому и служила,
старуха-то. От всякого сильного колдовства могла сберечь.
Как Альфию хозяйка снаряжала к Сашке ехать, шкурку и дала. Мало ли чего
пригодится.
И пригодилась - скажи! Мужика засмущать до позорной вины... Шутки и
дошутили. Обогатились мы - своего мало.
Касьян: пускай-де пока с нашими лешими сговаривается, а мы наконец своё
сладим. Подымает Альфию на руки, а над срубом птицы на все голоса. До чего