"Юрий Герман. Операция "С Новым годом!" (Документальная повесть, про войну)" - читать интересную книгу автора

гостю картошки? Это по-русски? Или от фрицев выучилась?
И он вновь накинулся на Локоткова:
- Разведчик должен образование иметь. Специальное. А я кто? Какие листы
в какие учебники набирал - и то не помню. Из энциклопедии отдел на букву "Ц"
набирал, и то частично. Мое образование разрозненное. Понимаешь ты это,
человек божий, обшитый кожей? В прошлый раз пристал: какие были пушки? А вы
меня пушкам учили? Пушка и пушка, а при ней фрицы в железных касках, так ему
мало, ему дай полные факты.
Иван Егорович из деликатности блинцов есть не стал, хоть очень мучился
отведать, поел с чаем лишь картошек. Когда семейство совсем выдохлось, Иван
Егорович поднялся прощаться.
- Да ты что, смеешься? - уже даже захрипел Недоедов. - Ты что, в гости
почайпить из лесу ходишь? Ты говори дело, ты намекай, зачем башкой рискуешь.
Но Локотков настаивал на своем: зачем досаждать, когда люди так
переутомились и напуганы до последнего предела. Тут работа добровольная, не
по принуждению.
И он сказал, уже стоя, что надо наведаться в Печки, есть такое место
недалеко от Псковского озера, просто наведаться, посмотреть, какое оно из
себя, это село, какие там части расквартированы, и не по номерам, а просто
густо ли насыщено фашистами или не слишком, но раз так вышло, то он не в
претензии, каждый делает что может.
Николай Николаевич сказал сердито:
- Это вы бросьте. Я же не про нас с супругой, я про папашу. Они
действительно престарелые...
- Это ты брось! - крикнул на зятя старик. - Я с виду старичок
безобидный, ко мне никто не придерется. И за меня не разговаривай, я сам
говорить наученный. Поеду как из Пскова мешочник, вот и все. Печки мне
известные, там вполне можно менку сделать, там вблизи даже кулачье корни
пустило, они вещи обожают. Золотишка бы где взять?
К ночи, когда все было обговорено, первопуток растаял, небо сделалось
черное, осеннее. Идти до хутора было далеко - километров шесть, и Локотков
пожалел, что не остался. У крайней, едва освещенной избы на Локоткова почти
навалился огромный полицай, спросил аусвайс, кто таков, откуда припожаловал,
где изволил в Дворищах время проводить. Недоедовых Иван Егорович,
разумеется, не назвал, полицай наваливался все ближе, всматривался.
Огромная, пьяная, белая его морда была совсем близко, когда Локотков
выстрелил ему в грудь, вплотную прижав ствол к ватнику. Полицай повалился,
выстрел почти не был слышен в глухом шуме дождя.
Ночевал Локотков в лесу, в сырости и в слякоти. И почему-то сквозь
тяжелый, беспокойный сон вспоминались ему строчки:

Как дело измены, как совесть тирана,
Осенняя ночка темна.

Впрочем, он почти глаз не сомкнул в эту длинную ночь. Так, проваливался
на мгновения и вновь вслушивался тревожно в таинственную жизнь осеннего
леса, густого осинника и вспоминал почему-то, вспоминал самое трудное и
горькое в своей жизни, как, например, перед вылетом на выполнение первого
задания, когда просидел он более полусуток в приемной своего наибольшего
начальника. Тот был до того беспредельно занят, что адъютант даже не смел