"Юрий Герман. Операция "С Новым годом!" (Документальная повесть, про войну)" - читать интересную книгу автора

ему доложить о кротко дремлющем в уголке возле шкафа никому не известном
Иване Егоровиче. Потом начальник прилег отдохнуть - "прижать ухо минуток на
триста", по его выражению, Локотков все подремывал. Наконец про него
вспомнили и впустили. Начальник, поигрывая косматой бровью, из рассеянности
или для соблюдения субординации не пригласив старшего лейтенанта сесть,
протянул ему через стол листовку, в которой геббельсовские сочинители
сообщали о ликвидации всех разрозненных групп и группочек на территории
Псковской области. И еще про то, что некоторые сдавались сами со знаменами,
оркестрами и командирами.
- Побрехушки, - спокойно сказал Локотков и вернул своему наибольшему
геббельсовское изделие.
Начальство еще поиграло массивной бровью. Игра эта означала его
полнейшую осведомленность. А также и то, что он хоть и знает, но не скажет.
- А не влопаешься в ловушку?
- Мне в ловушку никак нельзя, - со вздохом произнес Иван Егорович. - Я
чекист и предпочитаю в свои ловушки фашистов заманивать...
Закурив "Северную Пальмиру", начальство проинструктировало Ивана
Егоровича в том смысле, как Локоткову следует выстрелить себе в висок, если
все-таки он "влопается". И это поучение старший лейтенант выслушал молча. И
ушел после слов насчет того, что "может быть свободным". Впрочем, начальство
за эту фразу он не осудил: тот ведь уже говорил по телефону и, при высокой
своей ответственности, не обязан был находить подходящие формулировки для
каждого старшего лейтенанта. А может быть, такая манера провожать на задание
соответствовала авторитету наибольшего. Ведь не пожимать же руку всем
многочисленным своим подчиненным, отправляющимся на задания, тут и рука не
выдержит, кто же тогда станет подписывать важные бумаги?
На аэродром по тихому, сосредоточенному, хмурому Ленинграду Локотков
ехал со своим дружком и в некотором смысле учителем Михаилом Ивановичем.
Старая "эмка" ползла медленно, мотор чихал и захлебывался. Оба друга были
людьми в высшей степени скромными, и потому в назначенном месте Иван
Егорович получил продовольствие только лишь сухарями и сахаром: ни
консервов, ни концентратов, ни сала ему не дали. Михаил Иванович распалился
на несправедливость, но ввиду того, что сказать, куда именно и зачем
отправляется Локотков, не мог, то так и кончилось - сухарями и кульком
рафинада.
- Ничего, были бы кости, а мясо нарастет! - утешился Локотков.
- Насчет костей у тебя хорошо, - поддержал Михаил Иванович. -
Вернешься, я из них недодачу выбью, ты имей в виду!
Локотков улыбнулся:
- Как же, ты выбьешь!
На аэродроме, аккуратно пережевывая сухари, они в осторожных выражениях
поговорили о том, что, когда человек отправляется на особое задание, его бы
надо снабжать повнимательнее.
- Но с другой стороны, если вдуматься, - сказал Локотков, - то на войне
все задания особые.
Михаил Иванович не согласился:
- Твое, Иван Егорович, среди особых особое. Твое задание - людей
выводить, спасать. Там не десятки, там народу много, и одна у них надежда -
на тебя. Ты в полной форме должен быть, там и топи, и фрицы поблизости, там
тяжело, Иван Егорович...