"Юрий Павлович Герман. Начало " - читать интересную книгу автора

Потом приехал Мухин, которого ждали три часа, отсморкался, откашлялся и
стал читать лекцию о жизненной силе. Голос у него был бархатный, лицо
выражало приятность, маленькие, острые и умные глаза сверлили то одного, то
другого студента и порою с симпатией останавливались на лице Пирогова, а
Пирогов чувствовал себя неловко - так, точно обманывает Ефрема Осиповича -
тот думает, что Пирогов по-прежнему боготворит Мухина, а он уж давным-давно
не боготворит и даже, пожалуй, не очень уважает...
- Что же наша букашечка, - продолжал Мухин, с приятностью вглядываясь в
смутное и тревожное лицо Пирогова, - что же с ней, покинула ли ее или нет
сила, данная ей господом, сила жизни, жизненная сила? О нет, господа, о нет.
Букашка, встречаемая всеми нами в кусочке льда, замороженная и, казалось бы,
умершая, не умерла. Начала и сути не покинули ее. Отогревшись на солнце,
набрав грудкой своею свежего и чистого воздуха, покушавши амврозии
цветочной, улетает с хрустального льда наша букашечка, улетает, воспевая и
жужжа сладкую хвалу богу, премудрости его, милости и величию. Вот что есть
жизненная сила. Можно ли ее объяснить неверным нашим, тяжелым и грубым
языком? Полет и движение - вот что есть жизненная сила. Она в дуновении
ветерка, в крыльях бабочки, порхающей с цветка на цветок, в вечной смене
первоначального вещества, в...
Наконец он покончил с жизненною силой, о которой любил поговорить, и
понюхал табаку. Молча и напряженно аудитория ждала, пока он чихнет, но он не
чихнул - заряд оказался слабым, процедура началась с начала, наконец все
произошло - Мухин чихнул и с победною лаской взглянул на Пирогова, как бы
говоря: вот я каков, твой покровитель, видишь, как я хорош.
"Батюшки, да он глуп, - помимо своей воли внезапно подумал Пирогов и,
испугавшись, что Мухин прочитает его мысли по глазам, отворотился к
окошку, - мало того, что неуч, так еще и глуп..."
В эти дни он всех стал считать невеждами и глупцами. У каждого студента
наступает порою такое время, когда ему кажется, что знает он много - если не
все, то куда как больше своих наставников и друзей, и что ему осталось
совсем пустяки для того, чтобы постигнуть решительно все тайны бытия. Именно
такое время переживал Пирогов. С тоской и раздражением слушал он своих
профессоров, наперед зная, что они скажут, как пошутят, чем кончат лекцию. С
каждым днем рушились и в прах рассыпались прежние боги - недоступные,
мудрые, необыкновенные.
Украдкою он взглянул на Ефрема Осиповича.
Этот человек поселил в нем страсть к медицине, ему он подражал в своих
детских играх, от одного его взгляда он робел и терялся - где это время, где
юность - он в свои шестнадцать лет любил в мыслях обращаться к своей
невозвратимо ушедшей юности, - где то время, когда не было для него человека
уважаемее и выше, чем Ефрем Осипович Мухин?
Мухин говорил, Пирогов не слышал его. Как в тумане представлялось ему
приятнейшее лицо Ефрема Осиповича, несколько постаревшее и как бы припухшее
с тех пор, но близкое тому, хоть и без того удивительного выражения властной
решительности, которое потрясло Пирогова-ребенка много лет назад в дни
тяжелой болезни брата.
Что теперь с ним?
Ужели наполеоновская решительность и смелость покинули его за эти
последние годы?
Или он потерял веру в свою науку и стал слугою ее, робким и