"Юрий Павлович Герман. О Мейерхольде " - читать интересную книгу автора

Мою пьесу Мейерхольд выдумал сам. Мне не стыдно в этом сознаться. И ему
я не раз говорил о том, что пьеса эта, в сущности, его. Он посмеивался, а
однажды спросил не без раздражения:
- Ты что хочешь? Чтобы на афише было написано: "Мейерхольд и Герман"?
Или: "Герман и Мейерхольд"? Ты меня, старика, материально поддержать хочешь?
И крикнул:
- Зиночка, выгони его из дому!
Выдумывал Мейерхольд так.
Я робко прочитал картину, в которой один за другим выходили десять или
даже больше, сейчас не помню, инженеров-немцев. Все это происходило в
ресторане в Берлине. Не зная, как выписать нужный мне эпизод, промучившись с
ним бесконечно долго, я на все махнул рукой, и бедные мои инженеры пошли
чередой, уныло представляясь каждый порознь. Дочитывая, я действительно
думал, что сейчас меня выгонят помелом.
- Гениально! - воскликнул Мейерхольд. - Это лучшее, что ты написал. Ты
что? Серьезно не понимаешь, как это великолепно?
Втянув голову в плечи, я неподвижно сидел на диване.
- Дурак! - сказал Мейерхольд. - Пойми, они пьяные! Они пьют третий
день! Они так перепились, что затеяли эту ужасную, пугающую, идиотскую,
просто неправдоподобную игру! Победа зеленого змия над интеллектом, над
человеком, над силой духа! И вот, пьяные, они рекомендуются друг другу,
несмотря на то что отлично знают один другого. Впиши фразочку, чтобы стало
понятно, и завтра мы репетируем!
Назавтра завертелась дверь-вертушка. Из дождя и уличного тумана входили
в ресторан мертвецы.
Гремели в зале несмолкаемые аплодисменты - весь ужас и мрак ненавистной
коммунисту Мейерхольду тупости филистерского благополучия, все ублюдочное
веселье этой умершей жизни, мучительная тревога за будущее немецкого народа
были в этой сцене.
Недаром на премьере именно в эти минуты из зала, стуча башмаками, ушли
все деятели гитлеровского посольства в Москве во главе с послом.
Ушли бледные, с перекошенными мордами. Зрители начали посвистывать им
вслед. Гитлеровцы зашипели. На лице Мейерхольда появилось непередаваемое
выражение счастья. Такое выражение я видел на лице у командующего авиацией
Северного флота на командном пункте, когда он, командующий, понял, что
разгром фашистской авиации на ее норвежских базах начался и процесс этот
необратим.
Это не нюансики и подтекстики. Это именно то, что любил напевать
Мейерхольд:
"И вся-то наша жизнь есть борьба, борьба!"
Вслед фашистским послам Мейерхольд сказал зло и громко:
- Проняло.
Максим Максимович Литвинов покосился на Мейерхольда.
- Завтра мне придется принимать их "представление", - сказал он. -
Будет невесело.
А Мейерхольд зашептал:
- Я уже придумал, что мы сделаем завтра. Будет не Берлин, чтобы эти
мерзавцы не вязались, а "вольный город" Штеттин.
- Умница, - почти растроганно сказал Литвинов.
Но мерзавцы все-таки привязались. Литвинов и Мейерхольд виделись всякий