"Юрий Павлович Герман. О Мейерхольде " - читать интересную книгу автора

- Начали, - приказал Мейерхольд.
Кельберг-Мичурин сел за рояль. Звуки "Лунной сонаты" поплыли со сцены.
Лев Наумович Свердлин медленно пошел к сверкающему парчой креслу.
- Это гроб, Лева, - предостерегающе крикнул Мейерхольд.
Сидевший со мной рядом великолепный артист Зайчиков закрыл глаза
ладонью, и я услышал, как он бормочет:
- Это невыносимо! Это невозможно выдержать!..
А мне вдруг подумалось, что именно в такие мгновения два самых крупных
человека в истории русской режиссуры - Станиславский и Мейерхольд могут
взять да и пожать друг другу руки. И что тогда станут делать те критические
шавки, которые своими намеками, междустрочьем, "беспокойною ласковостью
взгляда", воем и наушничаньем в интерпретации поисков Мейерхольда приблизили
его трагический конец? Ведь это они дали оружие в руки тех, мерзавцев,
которые вели так называемое "дело Мейерхольда". Это цитатами из некоторых
критических работ о нем был мучим Мейерхольд, старый и славный коммунист,
создатель единственного в мире театра, потеря которого невозвратима. Ибо
театр Мейерхольда был не театром прошедшего, а был театром будущего, театром
наших нынешних дней.
Однажды, когда я поздней ночью провожал Мейерхольда домой, он угрюмо
сказал:
- Вот, набравшись духу, позвоню Константину Сергеевичу и предложу:
давайте, знаете, закроем наши курятники, убежим на чердак и станем все с
самого начала придумывать. Ведь зашли в тупик и он и я. Искать надо...
Помолчал и добавил:
- Впрочем, насчет тупика пишут только про меня. А когда Станиславский
ругается, это считают милыми чудачествами гения. Вовсе он не чудит, он ищет
и мучается. А ему не велят. Ему объясняют, что он уже все совсем навсегда
нашел.
Потом, неуверенно бодрясь, Мейерхольд пригрозился: - Ничего, рано меня
хоронить. Еще поглядим!
Спектакль "Вступление" состоялся.
Мою пьесу очень ругали, Мейерхольда - справедливо - хвалили. Мне было
горько, но не слишком...
Во время гастролей театра в Ленинграде я пришел к Мейерхольду в
"Европейскую гостиницу". Шеф-повар сам принес ему пломбир после обеда -
странное сооружение из кубов, пирамид, треугольников, овалов...
- Опять? - брезгливо спросил Мейерхольд.
- Специально для вас стараемся, - сказал шеф. - Пломбир
"футуристический"...
Вежливо поблагодарив шефа, Всеволод Эмильевич отошел к окну. Он был
очень бледен. И произнес едва слышно:
- Заметьте, этот "футуристический" пломбир мне приносят не в первый
раз! Что делать, как отучить их от этой мерзости?
Я никогда не видел Мейерхольда в таком состоянии.
А потом Мейерхольд меня забыл.
Я больше не был ему нужен, он умел близко, по-настоящему общаться с
людьми, только делая с ними совместную работу.
Мне очень хотелось посмотреть "Даму с камелиями" - билетов не было, и я
позвонил самому Всеволоду Эмильевичу. Он долго притворялся, что чрезвычайно
рад моему звонку, но пустил меня только в яму оркестра. Я обиделся ужасно,