"Юрий Герман. Буцефал" - читать интересную книгу автора

своих животишек, - на губернский город он всего один, некогда ему заниматься
солдатом. И начал солдат гнить заживо. И не только что его не лечили, но
рационишко назначенный уворовывали, жалкий рационишко солдатов тащили по
частям и таким способом последнее, что оставалось у солдата - натуру его,
которая одна боролась со смертельным недугом, - натуру лишили последней
поддержки. Вот он теперь перед вами, господа мои. Ничем мы не можем помочь
ему, но таким другим можем и должны, и подло будет, коли не положим все силы
наши для этого назначения. Я кончил, господа.
Не глядя на студентов, точно их и не было в этой комнате,
предназначенной для умирающих, он сел на кровать к улану и омочил ему губы
кислой клюквенной водой. Сухим жаром горело лицо солдата, уже тронутое
синеватыми гангренозными пятнами. Несколько секунд неподвижно Пирогов глядел
на него, держа пальцы на пульсе. Потом велел всем выходить, крикнул
служителей и приказал звать попа. Проходя коридор, наклонил голову: в косых
его глазах было жесткое, неумолимое, но и скорбное выражение.

Во дворе под пекучим майским солнцем он постоял немного, чтобы прийти в
себя и не наболтать лишнего Буцефалу. Но едва только он обтер лысину платком
и огляделся, как сильный шум и крики у госпитальной поварни привлекли его
внимание. Довольно изрядная толпа людей суетилась возле гнилого крыльца,
потом вся толпа двинулась в сторону Пирогова, раздался собачий лай, дикое
гиканье, вопли и визг. Через несколько секунд он понял, что происходило:
каждый год кухонный смотритель Пеленашин выводил таким способом тараканов из
своей вонючей кухни.
С воем и визгом толпа пронеслась мимо Пирогова: седобородый, почтенного
вида Пеленашин волок за веревку лапоть, полный тараканами, - тараканов в
лапте было по числу больных в госпитале вместе со всем госпитальным
персоналом. В лапоть полагалось плевать, и не только плевать, но и
производить еще некоторые действия, что некоторые из толпы с восторгом и
выполняли; кроме того, полагалось выгоняемого таракана всячески порочить и
бесчестить словами, поэтому воздух сотрясался от брани, самой изысканной и
утонченной, у кого же фантазии больше не хватало, тот просто визжал и вопил.
Бешено лаяли госпитальные собаки-попрошайки, одна из них все пыталась
укусить лапоть, ее пинали ногами, она визжала и снова кидалась на лапоть.
Лица у людей были почти безумные, но более других показался Пирогову
страшным сам кухонный смотритель: почтеннейший человек, хоть и вор, конечно,
но уж старый, с брюхом, - и вдруг бежит, волоча лапоть, глаза вытаращены,
голос хриплый, потерянный, а вокруг пыль столбом, вой, визг.
Сощурив косые глаза, сжав челюсти, он глядел им вслед, как перетащили
они лапоть через дорогу и как принялись хоронить своих тараканов,
приплясывая и завывая. Смотрел и не слышал, как подошел к нему Буяльский, -
оглянулся только тогда, когда тот взял его под локоть.
- Своеобычное занятие простого люда, - произнес Буяльский, любивший
выражаться туманно. - Здравствуйте, дражайший Николай Иванович.
Он был свеж, как юноша, этот отвратительный старик, сделавший свою
карьеру тем, что бальзамировал коронованных и титулованных особ, и несколько
испортивший эту карьеру тем, что последняя особа, набальзамированная им,
внезапно взяла да и провонялась. Обстоятельство это Буяльский от всех
скрывал, но все знали, и теперь он с собачьей ласковостью заглядывал каждому
в глаза - искал, известно собеседнику или неизвестно. Пирогову было