"Герман Гессе. Под колесами" - читать интересную книгу автора

испещрена карикатурами с весело-дерзкими виршами, клякс тоже хватало. Ганс
издавна привык обращаться со своими книгами, как со святыней,
драгоценностью, и ему подобная смелость представлялась
полукощунством-полупреступлением, но все же и чем-то героическим.

Со стороны могло казаться, что добрый Гибенрат для его друга Гейльнера
всего-навсего приятная игрушка, что-то вроде котенка, да и самому Гансу это
порой так представлялось. Однако Герман был привязан к нему, он нуждался в
нем, ему нужен был кто-нибудь, кому бы он мог довериться, кто бы его слушал,
восхищался, с безмолвным упоением внимал его бунтарским речам о школе и
жизни. Но ему нужен был и утешитель, которому он в часы грусти мог бы
положить голову на колени. Как все подобные характеры, юный поэт страдал
припадками беспричинной, несколько кокетливой меланхолии, которая вызывается
тихим расставанием с детством, отчасти избытком сил, не находящим себе
применения, предчувствиями и желаниями, а то и непонятным, глухим
клокотанием крови. И тогда у Гейльнера возникала болезненная потребность в
сострадании и ласке. В прежние годы любимчик, своей матушки, он теперь еще
не созрев для женской любви, тянулся к своему покорному другу, как к
утешителю.

Часто он, беспредельно несчастный, являлся вечером к Гансу, отрывал его
от занятий к требовал, чтобы тот вышел с ним а коридор. В холодном зале или
в высокой сумеречной молельне они то ходили рядом, то, поеживаясь от холода,
сидели на подоконнике. Гейльнер, наподобие юных лириков, зачитывающихся
Гейне, кутаясь в облако полудетской грусти, которая Гансу, правда, была мало
понятна, но все же производила впечатление, а порой и заражала, принимался
жалобно скулить. Чаще всего такие припадки случались с чувствительным
эстетом в ненастную погоду; жалобы и стенания достигали своего апогея
особенно в те вечера, когда дождевые тучи заволакивали осеннее небо, а за
ними, изредка проглядывая через мрачную пелену и разрывы, неслась луна по
своей орбите. Тут уж он целиком отдавался оссиановским настроениям, и
бесконечные вздохи, выспренние речи и вирши целым потоком, обрушивались на
ни в чем не повинного Ганса.

Измученный, подавленный этими излияниями, Ганс в остающиеся у него часы
набрасывался на занятия, однако они давались ему все с большим трудом. Его
даже не удивило, что возобновились прежние головные боли, а вот то, что все
чаще и чаще он часами сидел какой-то вялый, ничего не делая, и ему
приходилось понукать, подхлестывать себя, чтобы приготовить самые
необходимые уроки, доставляло ему немало забот. Правда, он смутно
чувствовал, что дружба с таким оригиналом, как Гейльнер, истощала его и
действовала на какую-то до сей поры не тронутую часть души тлетворно. Но чем
мрачней и плаксивее делался Герман, тем больше Ганс жалел его, тем ласковей
был с ним, тем большей гордостью наполняло его сознание, что друг нуждается
в нем. К тому же, прекрасно понимая, что эта болезненная меланхолия, в
сущности, не свойственна Герману, что в ней ищут исхода лишние, нездоровые
инстинкты, Ганс любил, друга, искренне восхищался им. Когда Герман читал
стихи, распространялся о своих поэтических идеалах или страстно, сопровождая
каждое слово неистовыми жестами, декламировал монологи из Шиллера или
Шекспира, Гансу казалось, будто тот, наделенный отсутствующим у него, Ганса,