"Герман Гессе. Под колесами" - читать интересную книгу автора

В самом монастыре вскоре все пошло по-прежнему. Преподаватели кричали,
двери хлопали, и мало кто вспоминал навсегда ушедшего "эллина". Несколько
семинаристов простудились, стоя на морозе возле злосчастного омута, и теперь
кто лежал в лазарете, а кто бегал в войлочных шлепанцах и с завязанным
горлом. Ганс Гибенрат хотя и сохранил ноги и горло целыми и невредимыми,
однако с того несчастного дня стал как-то серьезней, словно повзрослел.
Что-то в нем изменилось. Должно быть, он из мальчика превратился в юношу, и
душа его, перекочевав в другое царства, теперь испуганно билась, еще не
зная, где она, найдет приют. Но причиной тому был вовсе не пережитый страж
смерти и не печаль по кроткому Хинду, а внезапно пробудившееся сознание вины
перед Гейльнером.

А тот вместе с двумя другими семинаристами находился в это время в
лазарете, глотал горячий чай и приводил в порядок собранные по случаю смерти
Хинду впечатления, дабы впоследствии использовать их в своей черной
тетрадочке - досуга у него было теперь вдоволь. Впрочем, особого
удовлетворения он, вероятно, от этого не испытывал, так как вид у него был
явно страдающий и несчастный, и с соседями по койке он почти не заговаривал.
Навязанное ему со времени наказания одиночество ранило его восприимчивую и
жаждущую частого общения душу, ожесточило ее. Преподаватели строго следили
за ним, как за учеником, неоднократно доказавшим свой мятежный и бунтарский
дух, ученики избегали, фамулус обращался с каким-то насмешливым добродушием,
и только его верные друзья - Шекспир, Шиллер и Ленау - открывали перед ним
другой, куда более увлекательный и прекрасный мир, чем тот, который, унижая
и подавляя, окружал его. Из "Песен монаха", поначалу настроенных на
меланхоличный, схимнический лад, постепенно выросло собрание горьких и
злобных стихов, направленных против монастыря, учителей, и однокашников.
Находя в "своем одиночестве несколько, кисловатое наслаждение мученика, он с
удовлетворением отмечал, что никто его не понимает, забирался в какой-нибудь
отдаленный монастырский уголок и, кропая там свои беспощадные, полные
презрения строки, чувствовал себя маленьким Ювеналом.

Через восемь дней после похорон, когда оба его товарища По несчастью
уже выздоровели и Гейльнер лежал один в лазарете, его навестил Ганс. Он
робко поздоровался, пододвинул стул к кровати, сел и хотел было взять руку
больного, но бывший друг, недовольный, отвернулся к стенке, напустив на себя
совершеннейшую неприступность. Однако на сей раз Ганс не сдался. Он крепко
схватил руку Германа и заставил его взглянуть на себя. Гейльнер, злобно
скривив рот, процедил:

- Чего тебе?

- Выслушай меня, - произнес Ганс, все еще не отпуская руки. - Я был
тогда трусом и бросил тебя в беде. Но ты же знаешь меня: я вбил себе в
голову, что и здесь, в семинарии, я должен всех обогнать и выйти в первые.
Ты называл это карьеризмом - пусть будет по-твоему, но ведь это было чем-то
вроде моего идеала, да я и не знал ничего лучшего.

Гейльнер закрыл глаза. Ганс тихо продолжал: