"Василий Семенович Гигевич. Помни о доме своем, грешник " - читать интересную книгу автора

сладкие ягоды; еще мечталось о настоенных на ароматах звездных вечерах,
когда в сумерках так знакомо гудят майские жуки и еще в тех сумерках так
славно играть в прятки на задворках хат и хлевов, и все это могло начаться
только после того весеннего тихого дня, к которому мать обещала сшить на
зингеровской машинке штанишки из темной материи, купленной в Березове и так
пахнущей сладким березовским запахом, и поэтому каждый день ждешь не
дождешься того светлого утра, не верится даже, что скоро прилетят с юга
птицы и радостно запоют, не верится, что скоро наступит то чистое солнечное
утро, когда можно будет выскочить со двора на улицу во всем новеньком - в
хлопчатобумажных штанишках на бретельках, в новеньких черненьких блестящих
сапожках, которые сами несут по земле, даже ноги не справляешься
переставлять и потому - падаешь и падаешь, в новенькой сорочке, только
вчера подстриженный ножницами, даже чубчик мать оставила, - оглянуться
горящими глазами и увидеть, каждой клеточкой тела ощутить, какое чудесное
разгорается утро, какое высокое солнце, какое чистое голубое небо, какой
чудесный весь мир, в центре которого - вы только посмотрите! - красуюсь я,
такой симпатичный, вымытый, с красным яичком в руке, которое только что
дала бабушка, лечившая меня этой зимой от дурного глаза, и мне все не
верится, что впереди - длинный-предлинный день, как и та жизнь, которая,
конечно, никогда не закончится и даже не оборвется, и будет в том дне или
завтрак за столом, или игра в "битки" со своими однолетками-заводилами, тот
- когда он только наступит? - далекий полдень, когда житивцы станут
собираться на кладбище - по двое, по трое или четверо, в окружении детей
они будут медленно идти посреди улицы и степенно христосоваться с теми, кто
торжественно сидит на скамейках у хат, будто они век не виделись и неведомо
когда увидятся, еще будет та минута, когда мать скажет: "Ну что, может, и
мы к своим начнем собираться?"
"Ага, - эхом отзовется отец, - пора, чай, люди давно по улице идут, а
мы что - хуже или лучше?.." - тогда начнем собираться к своим и мы, и так
же, как и все люди, пойдем по Житиву к кладбищу у обрыва Житивки, к тем
зеленым бугоркам, над которыми мать обязательно смахнет слезу, вспоминая
своих - ее детей, а моих братьев и сестер, которые в войну простудились и
умерли, а потом мать станет расстилать на траве белые праздничные скатерки
и расставлять на них тарелки...
Ведь мы пришли к своим, и они должны об этом знать. Как и все, мы
никогда не должны забывать своих. Может, весь этот праздник и был только
ради того, чтобы мы никогда не забывали своих.
Нет, не потому я уверен в вечности своего существования, что когда-то
были такие вот дни, совсем не потому.
Просто я и представить не мог, чтобы когда-нибудь мог бесследно
исчезнуть, оставить Житиво, где летом такое ласковое солнце, где столько
беспричинной радости, где даже слезы сладкие, и потому, расплакавшись, не
можешь остановиться, где дни и такие же таинственные темные ночи, когда
можешь сколько захочется летать над землей, - чувство вечности праздника
было у меня от рождения, и его, думалось, нельзя выбросить или вытравить из
моей души ни мудрыми справедливыми словами Аровской, ни рисунками-схемами
Гаевского, ни теми многочисленными книгами, прочитанными позже, ни даже
убедительными рисунками человека в разрезе, где были нарисованы его органы:
номер один - голова, номер два - сердце, номер три - легкие и так далее
вплоть до номера пятьдесят восемь... И чем больше меня убеждали, что