"Нодар Джин. Повесть о смерти и суете" - читать интересную книгу автора

В течение следующего дня влюбиться в неё возможности у меня не было,
поскольку общались мы в основном у Абасова. В кабинете с высокими стенами,
завешанными афишами парижских музеев.
Начальник отдела контрразведки генерал КГБ Сергей Рубенович Абасов
походил на того, кем был - армянином и контрразведчиком. Походил он, правда,
не на советского армянина и контрразведчика, а на французского. Причём, не
только манерами. Даже его лицо с широко оттопыренными ушами напомнило мне не
отечественный, а французский автомобиль с незахлопнутыми дверцами.
Ему было за пятьдесят, и он этого не стеснялся. Как все французы,
которым перевалило за полвека, он курил трубку, набитую голландским табаком,
и имел двубортный английский пиджак, перстень с зелёным камнем и глаза,
выдающие поединок то ли с гастритом, то ли с венерической болезнью.
Я объявил ему, что если бы не трубка, его не отличить от некурящего
киноактёра Жана Марэ, сыгравшего графа Монтекристо и - прямо на моих глазах,
добавил я с нескрываемой гордостью, - купившего как-то малахитовый перстень
в вестибюле московского "Интуриста".
Абасов ответил невпопад, но забавно.
Сказал, что бывал во Франции, но из парижской богемы встречался только
с Азнавуром и нашёл с ним мало общего, поскольку "этот гениальный шансонье
армянского происхождения" интересовался в основном возрождением армянского
самосознания на территории Закавказья.
Что же касается самого Сергея Рубеновича, его, оказывается, волновали
лишь принципиально новые тенденции. О чём он и будет со мною беседовать,
хотя, подобно Азнавуру, допускает, что иногда прогрессом является такое
движение вперёд, которое возвращает в прекрасное прошлое. В эпоху высокого
национального самосознания. Иными словами, как выразился, мол, другой
француз, в будущее следует входить пятясь. По его собственному признанию,
генерал отличался недоверием к технологическому окружению, и каждые пять лет
готов был объявлять пятилетку отказа от технических изобретений.
-- Не смейтесь, -- сказал он мне с Нателой и засмеялся сам, -- но я
считаю себя никчемным человеком: живу в двадцатом веке и ничему из
современного не научился: не знаю даже как делают карандаши!
Абасов был зато информирован в области гуманитарной.
Не позволяя нам с Нателой завести речь о Бретской библии, он сообщил
мне ещё, что, хотя считает своим коньком историю, хотел бы уважить меня и
поговорить о философии. Говорил он, как Ницше, афоризмами, и несколько из
них, не исключено, принадлежали ему.
Сказал, например, что, судя по всему происходящему сейчас в мировой
политике, у человека обе руки правые, но одна - просто правая, а другая -
крайне правая.
Потом перешёл к рассуждению о времени: прошлое живёт только в
настоящем, поскольку существует в памяти, которая, в свою очередь, не может
существовать ни в прошлом, ни в будущем временах.
О настоящем сказал, что время разрушителей и созидателей прошло, -
настало время сторожей. Что символом настоящего является пёстрая мозаика,
которую ничто не способно удерживать в каком-либо узнаваемом рисунке. Что
поскольку мир един, и иной мир есть частица единого, плюрализм сводится
сегодня к выбору между разнообразным злом.
Ещё мне понравилось, что любая идея рано или поздно покидает голову - и
не делает этого лишь в том случае, если ей там очень просторно. Из чего