"Нодар Джин. Повесть о смерти и суете" - читать интересную книгу авторазнают, - с Занзибаром и Амалией.
Наконец, что жена моя требует у меня принимать всё как есть и жить. Всё остальное на свете, абсолютно всё, - не отдельно, а как-то вместе - тоже показалось мне очень несправедливым... -- Давай лучше сделаем вот как, -- обратился я к Занзибару. -- Давай лучше за руль сяду я... -- Да? -- огорчился он. -- Ты же не хотел за руль! -- подсказала мне жена. Я промолчал и пошёл к пикапу. Задние дверцы были ещё распахнуты, и брат мой вместе с Гиви пропихивали в него бочком крышку от гроба, который - изголовьем вперёд - уже покоился на заржавленном днище "Доджа". "Додж" представлял собой печальное зрелище: хотя ещё и не старый, он был нещадно бит и вызывающе неопрятен. Вместо стекла на задней дверце трепыхалась заклеенная скотчем прозрачная клеёнка, а толстый слой пыли на мятых боках был изрешечён просохшими каплями дождя. Впереди, рядом с водительским креслом, сидела Амалия... Я помог брату запереть дверцу и сказал ему, что моя жена поедет в его Линкольне. Прежде, чем забраться в "Додж", я обернулся и взглянул на неё. Она стояла в стороне с понуренной головой, и мне стало не по себе. Я вернулся к ней и резко поднял ей подбородок. Глаза у неё были мокрыми, и от рывка уронили на лицо две цепочки слёз. Я вытер ей щёки и коротко буркнул: -- Что? -- Не знаю, -- сказала она и отвернулась. -- Мне кажется, ты меня уже давно не любишь... И мне вдруг стало одиноко и страшно. Она кивнула и направилась к самодовольно урчавшему "Линкольну", который принадлежал моему брату. ...Урчал уже не только "Линкольн". Подержанные, но роскошнейшие образцы мировой автопромышленности - большие и начищенные, с чёрными лентами на антеннах - клокотали глухими голосами и, чинно разворачиваясь, выстраивались в траурную колонну. Было странно и горько сознавать, что в этой веренице американских, японских, шведских, британских, немецких и французских машин посреди нью-йоркской улицы, заселённой давнишними и недавними переселенцами и беженцами со всего света, сидели петхаинцы, провожающие Нателу Элигулову на кладбище. Где никто из них никого ещё не хоронил. Меня обдало едкой волной жалости ко всем им - не только к Нателе, и мне подумалось, что всех нас роднит тут страсть к одиночеству. И что без этого сладкого чувства потерянности не только мы, петхаинцы, но и все вокруг люди давно разбежались бы в разные стороны, чтобы никогда впредь ни с кем не встречаться. И потом я забрался в "Додж". 41. Когда он умрёт, он меня забудет |
|
|