"Нодар Джин. Повесть о смерти и суете" - читать интересную книгу автора

объяснить - для чего её надо спасать. От чего - не знал тоже.
Позировать он предпочитал в действии, а потому приглашал к себе не в
минуты размышлений о будущем, а при заклании птицы.
Бобби считался состоятельным человеком: держал во дворе пятьдесят двух
кур - на весь год. По одной - на обед в каждую пятницу. Перерезал же он всех
при мне ровно за три недели. Причём, нарушая закон, резал их медленно, чтобы
не испортить мне кадра. Требовал снимать его и при частом пересчёте денег,
которых у него были две кипы высотою в папаху. И которые он копил на два
экстремальных случая: если надумает двинуться из Дагестана в Израиль и если
не надумает.
Хотя таты были мне рады, через несколько дней я начал скучать. Бобби,
тем не менее, не позволил мне покинуть Махачкалу, пока не покинул мир его
умиравший от рака троюродный брат, тоже Бобби Ашуров, и пока я не заснял на
плёнку "для Запада" ритуал омовения его останков.
Дожидаясь кончины родственника, хахам развлекал меня юными танцорками
из местного ансамбля. Присылал их мне в гостиницу каждый день по одной с
запиской, в которой просил "осчастливить девушку мастерским снимком с
ракурсом".
Танцорки были все жирные, белые и глупые. Я сразу же раздевал их,
раскладывал на койке и не знал - с чего начинать. Наскучило это быстро - но
без танцорки не вышло и дня. Не вышло не столько из уважения к хахамову
гостеприимству, сколько из горького желания преодолеть сюрреальность
дагестанской скуки.
Что же касается девушек, те возмущались, не дождавшись от меня ни
"мастерского снимка с ракурсом", ни даже умного слова. И мстили мне тем, что
в постели вели себя отсутствующе. Как если бы не соображали что же я с ними
проделывал.
Омовение трупа состоялось в синагогальной пристройке. Тёмной, как
преисподняя. Пришлось работать со вспышкой, заряжавшейся медленно и
доставлявшей хахаму беспокойство. С металлической кружкой в одной руке и с
флаконом американского шампуня против перхоти "Хэд Энд Шолдэрз" в другой,
Бобби Ашуров гордо стоял в профиль над костлявым трупом тёзки и при вспышках
морщил лицо в потешной гримасе, выражавшей одновременно скорбь по случаю
неожиданной утраты родственника и полное согласие с небесным судом.
Рядом с собой он держал внука, которому поручил растирать мертвеца
иглистой мочалкой. В отличие от деда, тот не умел изображать на лице ничего
кроме замешательства. Между вспышками Бобби развлекал меня анекдотами из
дагестанского быта и, подавая пример, сам же над ними хохотал. Стоило мне,
однако, вскидывать к глазам аппарат, он осекался и принимался скорбеть.
Процедура длилась около часа - и хахам нервничал ещё и потому, что я не
смеялся. Во-первых, я не понимал дагестанского юмора, а во-вторых, испытывал
технические трудности - не успевал подловить в кадр струю зелёного шампуня,
который Бобби сливал на труп чересчур экономно.
Наконец, когда мальчишка, по словам хахама, затёр мертвеца до дыр, а
мне удалось схватить вспышкой пунктирную струйку дефицитного мыла против
перхоти, - понравился и анекдот.
Красная Шапочка спросила в Дагестане у переодетого Волка: "Бабушка, а к
чему тебе огромные глазки?" Волк ответил как положено. "А огромные ушки?"
Волк отозвался опять же как в сказке. "Бабушка, а зачем тебе такой огромный
носик?" Тут уже Волк оскорбился: "Слушай, манда, прикуси язык и взгляни на