"Наталия Гинзбург. Семейный беседы: Романы, повести, рассказы " - читать интересную книгу автора

не заботясь, что Наталина из кухни могла его слышать. Впрочем, она давно
привыкла к нелестным отзывам о своем "уме" и совсем не обижалась.
Иногда по вечерам отец готовился к походам или восхождениям. Сидя на
корточках, он смазывал китовым жиром ботинки - свои и братьев: считал, что
только он умеет смазывать ботинки этим жиром. Затем весь дом содрогался от
грохота железа: это он искал крюки, гвозди, ледорубы.
- Куда подевался мой ледоруб? - бушевал он. - Лидия! Лидия! Куда вы
засунули мой ледоруб?
На восхождение он отправлялся в четыре утра, иногда один, иногда с
проводниками - своими приятелями, - иногда с братьями; после этих
восхождений он так уставал, что к нему подойти было невозможно: лицо,
опаленное солнцем и блеском ледников, на носу какая-то желтая мазь,
напоминавшая сливочное масло, сдвинутые брови на хмуром, грозном челе, - он
молча утыкался в газету и было достаточно пустяка, чтобы вызвать у него
ужасный приступ гнева. Если он брал на восхождение моих братьев, то потом
обзывал их "тюфяками" и "дикарями" и утверждал, что никто из его сыновей, за
исключением старшего - Джино, заправского скалолаза, совершавшего вместе со
своим другом труднейшие подъемы, - не унаследовал его страсти к горам: о
Джино и его друге отец говорил со смешанным чувством гордости и зависти,
сокрушаясь, что сам он уже не тот: старость - не радость.
Джино вообще был его любимчиком и во всем оправдывал отцовские надежды:
интересовался естествознанием, собирал коллекции насекомых, горных пород и
других минералов и был весьма усидчив. Он поступил на инженерный факультет,
и, когда сдавал экзамен на "отлично", отец спрашивал, почему не выше.
Если же оценка была еще и с плюсом, отец заявлял:
- Видать, экзамен не из трудных.
В горах, когда отец не отправлялся на восхождение или в поход на целый
день, он все равно каждый вечер объявлял, что намерен завтра "пройтись", и
выходил из дома засветло в походной одежде, только без веревки, ледоруба и
крючьев; уходил, как правило, один, потому что мы с братьями и мама, по его
словам, "лежебоки", "тюфяки" и "дикари"; он тяжело ступал горными ботинками,
заложив руки за спину, с трубкой в зубах. Иногда, правда, и мать тащил за
собой.
- Лидия! Лидия! - гремел он поутру. - Пошли пройдемся! А то ты уж
совсем обленилась на этих лужайках!
Мать послушно плелась за ним следом, опираясь на палочку и завязав
свитер вокруг талии. Время от времени она встряхивала седыми кудрями,
которые стригла очень коротко, несмотря на то что отец ненавидел короткую
стрижку, входившую тогда в моду; каждый раз, как мать возвращалась от
парикмахера, он поднимал такой крик, что хоть из дома беги.
- Опять обкорналась, ослица! - причем принадлежность к ослиному роду в
словаре отца означала не глупость или невежество, а недостаток воспитания и
вкуса. Нас, например, он называл "ослами", когда мы сквозь зубы отвечали или
вовсе не отвечали на его вопросы.
- Это все Фрэнсис с толку тебя сбивает! - говорил отец, глядя на
короткую стрижку матери.
Надо сказать, эту Фрэнсис - подругу матери - отец очень уважал и любил,
ведь ко всему прочему она была женой друга его детства и школьного товарища;
единственное, чего отец не мог ей простить, - это что она настропалила мать
коротко остричься. Фрэнсис часто бывала в Париже - у нее там жили