"Федор Гиренок. Метафизика пата " - читать интересную книгу автора

трещина, зазор или лаз, в который можно влезть, т. е. расширить зазор,
растянуть пространство, проникнуть глубже, выворачивая, как плугом, один
пласт поверхности за другим. И вот весь путь влезания раздувается в
пространство туза, начальственность которого усеяна рубцами и шрамами, т. е.
трефой. Трефовый туз в рубцах и швах,
И это все было болью. Было историей или бытием. Вернее, надтреснутым
бытием с метафизикой влезания вглубь, к сущности. И с эстетикой расширения
надтреснутого.
Равнина - предел расширения, способ стирания складок различения.
Композиция Родченко исключает "влезание". Оно состоит из набора
замкнутых пространств, которые, как баррикады у "Белого дома", мы
просматриваем насквозь, не касаясь поверхностей, не задевая сути.
"Композиция" превращает зрителя в нейтрино, в бессубъектный пучок. Она не
для влезания и расширения. Но патовые пространства ка"к раз и создаются
невлезанием. Они декодируют коды размеченных пространств. Этими
пространствами запрещен матрешечный принцип устройства тела.
Патовые пространства гладкие, как бок у моржа. Они, как в переполненном
вагоне, создаются защитными телами, ускользающими в равновесии пата. Они без
трещин и зазоров. В них нельзя различать и властвовать.
В патовом пространстве смерть - игрушка жизни. Украшение. Почему?
Потому что в нем запрещается отсыл к другому. Запрещен другой. Запрещением
другого существует не субстанция. Запретом стирают складки различений,
декодируют фигуры умолчания и речи. Начинается игра в шахматы на поле без
разметки. В "Композиции" нет значений и назначений. Вот гвоздастый гвоздь на
"Композиции" у Родченко. Но он не отсылает к молотку. Молоток не отсылает к
руке. Нет отсыла. Но если нет другого, то нет возможности для симуляции.
Пат - несимулятивное пространство. В нем только и может сохранить свою жизнь
смерть. Ведь смерть сегодня не имеет отсылки к другому. Безотсыльность
смерти украшает пространство пата. Например, патовое пространство у "Белого
дома". Или, что то же самое, красота больше не связана с добром. Она не
вяжется больше и с эстетикой вообще. Эстетика есть, а красоты нет. И это
эстетика патовых пространств.
В заключение я хочу обратить внимание на то, что заканчивается целая
эпоха книжной культуры. Мастера книжной культуры теряют предмет для своей
работы, потому что они уже превратили в муляж все, что можно было
превратить. Например, когда говорят, что философия не может обойтись
дез^шшбм^речи;1 4??~4^??^(3?^??*?^^\^ Зем-то, связанном со смертью, то в
этом говорении мы слышим чистый голос. В нем нет мысли. Я думаю, что сегодня
философы среди тех, кто не думает. Они в неречевой негативности. На улице. В
трактире. Философы думали вчера, позавчера.
А сегодня они ходят неузнанными, потому что они повествуют
повседневностью. Во всяком случае они не рядом
Со смертью. Пугает не смерть,? симуляций смерти. Мы не умрем. Ведь мы и
не родились. От симуляции спасает только пат. Мерцающая ясность патовых
пространств.
Вернее, пост-мистериальная культура - это культура патовая. Потому что
только в патовом пространстве мы можем избежать подмены и поддельности.
Здесь следы не теряются в следах. Здесь означаемое без маски. А здесь - это
исток, в его неистовости первоначала. Где алтарь и кто будет жертвой? Этим
вопросом я и заканчиваю свое сообщение, предполагая, что будет и алтарь,