"Анатолий Гладилин. Тень всадника" - читать интересную книгу автора

бросила" - "Бросить любовника, с которым я каждую ночь умираю в постели? Откуда
у тебя эта неутомимость? Боюсь, ты скоро увлечешься какой-нибудь молодкой.
Думаю, до меня ты просто не знал женщин".
Знал ли я до нее женщин? (Мастерицы не в счет.) Знаю ли я их теперь?
Риторический вопрос: знает ли вообще кто-нибудь женщин? Благодарность, которую
до сих пор я испытываю к Жозефине, не позволяет мне рассказать подробности
наших с ней - как бы поделикатнее выразиться... Ночами было полное ощущение,
что она вся, до последнего вздоха, принадлежит мне, и только мне! Когда мы
гуляли с Гортензией и Евгением в Булонском лесу, она светилась от радости,
видя, что я нахожу с ее детьми общий язык, мы весело играем, дурачимся...
Запомнилось: мы сидим в кофейне на Риволи, Жозефина в зеленой накидке и новой
прелестной шляпке, я в чем-то омерзительно штатском в крупную клетку,
франтоватые нувориши буквально поедают виконтессу глазами, а она смотрит на
меня, смотрит с гордостью (как на свою собственность?).
И еще она заметила, что у меня какие-то сложности с портретом виконта
Александра Богарне, и тактично перевесила портрет из спальни в кабинет.
Всего несколько раз (не нарочно!) мне дали понять, что она хозяйка
большого дома и великосветская дама.
...Случайно зашел в ее кабинет (бывший кабинет виконта), машинально
(зачем?) начал перебирать бумаги на столе (счета на значительные суммы!), она
заглянула в открытую дверь, ни слова не промолвила, однако я догадался: ей это
не понравилось!
...Жан-Жак остановил экипаж у манежа Тюильри. Часовые у входа в парадной
форме. Публика на них глазеет. И я тоже застыл. "Что с тобой?" - забеспокоилась
Жозефина. "Какие-то воспоминания связаны с этим местом". Жозефина
пренебрежительно фыркнула: "Какие? Умоляю, Жеромчик, не придумывай себе
загадочных историй. Что может быть общего у тебя с Конвентом?"
"...Рыцарь, почему во взоре грусть-тоска?" - "Завтра кончается мой отпуск.
При строгом казарменном распорядке не знаю, когда мы теперь увидимся". Жозефина
рассмеялась мне в лицо: "Жеромчик, существуют распорядки и существуют полезные
знакомства". Откровенно говоря, я удивился легкомыслию своей возлюбленной. Ее
не страшит разлука со мной? Я ей надоел? Но еще более я удивился, когда
полковник Лалонд сказал мне в пятницу:
- Готар, в субботу вечером и воскресенье у вас увольнительные. Кого из
офицеров назначим дежурным по эскадрону?
...Иногда в память о дуэли на площади Святой Екатерины она называла меня
Рыцарем. Чаще всего уменьшительными именами: Жеромчик, Драгунчик, Солдатик. И
сколько было в этом нежности... Я чувствовал, что я для нее игрушка. Пусть.
Ценность игрушки в самой себе. А что я мог дать Жозефине, кроме самого себя?
Во время нашего "медового месяца" у нее были две или три долгие отлучки.
Она возвращалась поздно какая-то притихшая, усталая и уходила спать к детям.
Объясняла: "Обязательные визиты к родственникам Александра. Снова вспоминали
его казнь на Гревской площади, улюлюкающую толпу... Эта рана еще не зажила. Он
отец моих детей. Ты должен меня понять..." Я понимал, всячески сочувствовал и
запирался в ее спальне, подальше от соблазна.
И вот в субботу вечером, как обычно, Жан-Жак ждет меня у казармы, мы
приезжаем в Пасси, а Жозефины нет. Метрдотель почтительно докладывает: "Мадам
срочно вызвали к Богарне. Прислали карету".
М-да. Я понимаю, всячески сочувствую и уважаю ее отношение к
родственникам. Однако... Меня тоже можно понять. Я из казармы Пять ночей бегал