"Анатолий Гладилин. История одной компании" - читать интересную книгу автора

По вечерам соседи собирались на кухне. Придя с работы, они готовили суп
или разогревали вчерашнюю кашу. На газовых конфорках горячились чайники,
кастрюли рассерженно подбрасывали крышки, сковородки плевались раскаленным
жиром. Соседи бдительно дежурили каждый у своей посудины и изредка вели
разговоры на отвлеченные темы (в основном про телевидение). Даже
непосвященный, новый человек мог догадаться, что на кухне существовали две
враждебные партии. Правда, баталии с битьем тарелок, руганью и звонками в
милицию отошли в далекое прошлое, но подспудно, в якобы невинных репликах,
еще тлели огоньки былых страстей. Кухня была выкрашена только наполовину.
Дощатый пол имел странную, пеструю окраску. Каждый из жильцов мыл только
свои доски, причем в разное время.
Самой колоритной фигурой на кухне была Нина, женщина лет пятидесяти, но
с повадками тридцатилетней. Иногда она пела ("Филиал Большого театра" -
жаловались соседи, впрочем, не очень зло), иногда неделями молчала и, выходя
на кухню, так швыряла кастрюлю с водой, что брызги попадали в ближайшие
посудины. Но в принципе она была человеком добродушным, наивным, и ей многое
прощалось за (кухонный термин) "неумение устроить свою жизнь". Ее
единственной страстью были кошки, вернее, один какой-нибудь кот, до тех пор,
пока он не пропадал. Самые изысканные блюда готовились для очередного Васьки
(масса комментариев по этому поводу среди коммунальной братии).
Юрка, естественно, старался как можно реже бывать на кухне, почти ни с
кем не здоровался и мечтал скорее вырваться из этого ада, потому что даже у
себя в комнате мать заводила разговоры: "А вот сегодня Нинка..." - и Юрка
откладывал учебник и кричал: "Помолчи, понимаешь? Мне эти дрязги
неинтересны!"
Но однажды в училище он вышел на "этюд", надев женский платок, и
изобразил, как Нина стоит у плиты, как разговаривает с его матерью, как
бегает по двору, клича: "Васенька, Васька, миленький, тепленький, куда
спрятался, паршивец проклятый!" И весь курс (тридцать молодых гениев,
знающих все про Станиславского и про Мейерхольда, уверенных, что скоро все
они будут играть только Ромео или только Джульетту на сценах самых крупных
театров), весь курс лежал в лежку, и сам Евгений Евгеньевич еще долго
смеялся и говорил: - Бутенко-то, весьма неожиданно! Некоторое время спустя
Юра стал ловить себя на том, что не просто повторяет заинтересовавшие его
движения, позы, слова разных людей (страсть передразнивать была у него с
детства), а пытается понять, почему этот человек именно так делает.
Инвалид пьет газировку и, ставя стакан на место, предварительно
смахивает воду с металлического лотка. Откуда у него этот жест?
Шофер такси отказывается от предложенной сигареты: "Спасибо,
освобожден".
У военного спрашивают: "Какое сегодня число?" Он смотрит на часы:
"Двадцать пятое, четверг".
Юрку стало интересовать, почему, в силу каких причин человек смотрит на
часы, когда спрашивают "какое сегодня число", и отвечает "освобожден", когда
предлагают сигарету.
Теоретически он давно знал о "вживании в образ" и еще на приемных
экзаменах очень мило изображал, как парень нервничает, когда девушка
опаздывает на свидание. Вот это было понятно. А теперь? Эти проклятые
"почему" стали возникать у Бутенко не только при репетиции "отрывка", когда
он должен был вжиться в роль Фамусова, а повсеместно, ежедневно, ежечасно.