"Федор Васильевич Гладков. Повесть о детстве" - читать интересную книгу автора

Тит крестится и гнусаво, нараспев читает Псалтырь.
Отец поднимает мать, как девочку, несет ее на кровать и кладет рядом со
мной. Я плачу, обнимаю ее, но она холодна, как покойница.
Входит Паруша, большая и сильная, как мужик, старуха, в шубе, накинутой
на плечи. Она сурово молится, потом подходит, тяжелая и грузная, к матери
и, сдвинув мохнатые седые брови, всматривается в ее лицо. Серые усики над
углами рта скорбно вздрагивают, а в глазах искрятся слезы.
Она наклоняется над матерью и целует ее. Потом трогает пальцами ее
щеки, шею, плечи и качает головой.
- Люди и лошадей жалеют, - обличительно гудит она бабьим басом, - а вы
сироту измор довали. Бог помнит это, Анна... А ты, Фома, ответишь при
смерти. Кто бабенку заставлял камни ворочать на сносях-то? Выкинула она
тогда... С тех пор и мается.
Дед рассудительно отвечает ей с печи:
- Судья ты, что ли, Паруша? Ты за своими невестками следи...
- Я-то слежу. У меня невестки - маков цвет. А ежели им работа не под
силу - первая помогу. Вот парнишку-то как бы не попортили. Вишь, как
обневедался: личишко-то помертвело. Один из всех мучается. Милый ты мой,
ковылек шелковый!
И она гладит меня по голове. Ее огромная рука легко и нежно щекочет мое
лицо. Вдруг она властно и сурово приказывает:
- Анна, Катя, несите воды да утиральник! Обмыть ее надо. Чего вы
глядите? В крови вся. Да и в себя чтобы пришла. Водица-то, она, матушка,
исцеляет. Ну-ка, Анна, проворней!.. Вася, шубу на нее накинь!
Все как будто ждали этого властного голоса и хлопотливо зашевелились.
И мне было приятно, что все слушаются Парушу, что она жалеет и любит
мать, что даже дедушка смиряется перед ее силой.



II


После этой ночи я как будто умер на долгое время: это были годы
небытия. Я не знаю, болела ли мать, повторялись ли у нее припадки, помню
только, что она часто среди работы рядом с бабушкой, которая вся пылала
отблесками пламени в печи, вдруг бессильно опускала руки, застывала на
месте, глубоко задумывалась, потом медленно, потрясенная какой-то мыслью,
садилась на лавку и, положив голову на ладони, опираясь локтями о колени,
сидела так молча и долго. Бабушка с ухватом в руках останавливалась в
дверях чулана и смотрела на нее скорбно, с певучими стонами.
Потом мама начинала что-то очень торопливо и невнятно бормотать и
всхлипывать. Внезапно лицо ее блаженно улыбалось, и она тоскливо и больно
начинала вопить. Это была сначала тихая жалоба, надрывающий душу напев без
слов, похожий на колыбельную песню. Потом голос ее наплывал волнами - то
наполнял всю комнату печалью, то затихал до шепота, и я видел, кате по
щекам ее текли крупные слезы.
Мне казалось, что она плакала только глазами. Пела она всей душой, и
песня рыдала, молила о помощи, мечтала о чем-то далеком, утраченном
навсегда. У бабушки дрожали щеки, и она умоляюще стонала: