"Федор Васильевич Гладков. Повесть о детстве" - читать интересную книгу автора

слышно было, и тыкаюсь в мокрые валенки деда. И когда слышу его визг
"кочетом!", вскакиваю на ноги и трясу руками, как крыльями.
Меня подхватывает кто-то и уносит в темный угол - туда, где наша
кровать.
Дед морщится от смеха. Борода у него трясется, редкие зубы запутываются
в седых волосах. Он начинает возиться с ремнями, с веревками, с разной
рухлядью, принесенной им с заднего двора, и скрипучим фальцетом напевает:
- По греха-ам на-аши-им... Господь посыла-ат... э-э-э...
вели-ику бе-е-ду...
Бабушка грузно подходит к кровати и певуче говорит.
- Дедушка-то ведь играет... а ты, глупенький, трясешься... Эх ты!..
Весь в мать: оба, как осинки, ветерка боятся.
Она тычет мне черный теплый мякиш. Я засовываю его в рот, приклеиваю к
нёбу и начинаю сосать. Это успокаивает меня. Привычка сосать мякиш
осталась у меня надолго, и мне было очень трудно от нее отстать.
Бабушка идет к деду с деревянной гребенкой, которой расчесывает мочки
кудели, садится на лавку, и дед щурится и добреет. Он кладет голову на
колени бабушки и закрывает глаза, фыркая носом. Он очень любит рассуждать
в эти минуты. Рассуждает он убежденно, кротко, любит, чтобы все молчали и
слушали его. Это самое блаженное его время, когда он выражает свои мысли и
чувства вслух. Он - мудрец, он - владыка, он - законодатель и моралист.
- Дрянной нынче народ пошел - квелый, мизерный, самолюбец. И каждый
хочет показать свой характер. Безумные, чего хощете? От этого вот и
разброд и попрание заветов. Раньше какие люди были! Орлы! Семьи-то
дружные. А теперь все дробится, рвется в клочки и кружится, как охвостье
на ветру. Вот наш дедушка Селиверст - лев, певга, кипарис. От века
Катерины богатырь. Сто десять годов! Не болел никогда. Гирю в два пуда
бросал до ста годов и хватал на лету. Барину правду в глаза возвещал
небоязно. А барин-то был маленький, щуплый, визжит, топает, и уши
лопухами. По пояс дедушке-то. Прыгает, кулачишками в брюхо его... И
нагайка в руках, и все норовит нагайкой-то по лицу. А дедушка стоит, как
гора, и смиренно ему возвещает: "Воля твоя, барин: мы - рабы от господа
бога тебе и твоему роду дадены, а ты - наш владыка и отец... Но господь,
царь небесный, - владыка и над нами и над тобой, барин". Ух, как грозно
бушевал барин-то.
"Дерзкий, говорит, хам! Смерд! Я тебя казни предам!" - "Ну и казни,
барин". И - в ноги ему, и стоит перед ним на коленях, как перед плахой. А
потом барин сам же его гостям своим показывает: вот, бает, какой у меня
богатырь и мудрец - цены нет. И перед господами сядет ему на горб и
погоняет нагайкой. А то нанижет на него человек пять и орет: "Скачи!" А то
велит в каждой руке по человеку поднимать. Со всей округи приезжали
любоваться. Вот какой человек был! Сколь людей от убойства сохранил! На
кулачках, бывало, спроть дюжины выходил. И на такое зрелище за сто верст
бары глядеть приезжали. А сейчас? Не впрок пошла воля. Одно охальство: сын
- на отца, брат - на брата, шабер - на шабра. И земля тоже тощая стала и
голодная. А бывало - какие урожаи!
Катерина вяжет чулок из толстой шерсти и, не отрывая глаз от блещущих
спиц, с наигранной кротостью говорит:
- А ты-то вот чего, тятенька, такой кукишный уродился? Мамка-то выше
тебя на две головы.