"Федор Васильевич Гладков. Повесть о детстве" - читать интересную книгу автора

Сыгнеем. Сема уползал на четвереньках в чулан. Я кубарем слетал с печи и
прятался под кровать, на которой сидел и одевался отец".
Но еще тяжелее гнета физического был гнет нравственный. Дед подавлял
малейшую попытку не то чтоб мыслить самостоятельно, но даже говорить
что-либо, не согласующееся с затверженными раз навсегда правилами. Дело
усугублялось еще и тем, что семья была старообрядческая. Для деда Фомы
всякое вольное слово "охально и губительно". Поэтому он властно прерывает
всякий неугодный разговор каким-нибудь старинным поучением, совершенно
непонятным для слушающих. "Но так как в этой угрожающей бессмысленности
было какое-то пророческое предупреждение, какое-то гнетущее возмездие,
"перст божий", неведомая сила, то все чувствовали себя пригвожденными к
"немому смирению".
И как ужасно, что это "немое смирение" шло не от властей, не от
многочисленных притеснителей народной жизни - помещиков, полиции,
мироедов, и т. п.- нет, это было добровольное духовное рабство,
культивировавшееся в семье, вбивавшееся в души с малых лет и до конца
жизни...
А ведь происходило это не в какие-нибудь тмутараканские времена, а уже
тогда, когда писали Лев Толстой и Достоевский, когда народовольцы подняли
руку на самого царя, Ленин поступил в Казанский университет... А рядом -
миллионы и миллионы людей жили такой жизнью, как Федя и его семья...
"Самый страшный и мрачный угол - это иконный киот. Там много икон...
Лики - темно-коричневые, страшно худые, сумасшедшие, зловещие, одежды
красные и синие, в золотых нитях. Ниже - черные доски с призрачными
лицами, такими же страшными и стариковски зловещими... Под образами черный
сундучок, окованный железом. Я знаю: там - толстые, тяжелые книги, в коже,
с медными застежками и разноцветными лентами-закладочками..."
Маленькому Феде очень хочется полистать эти старинные книги, особенно
так называемые "лицевые", где масса рисунков - людей и страшных чудовищ.
Но это строжайше запрещено. Мальчик только прикладывает ухо к запертому на
замок сундучку. И тут его ловит дед. Происходит тяжелейшая и унизительная
сцена...
Есть в избе и другая стена... "Над зеркалом лубочные картинки,
купленные у тряпичника: "Бой непобедимого, храброго богатыря с
Полканом"... "Ступени человеческой жизни"... портрет царя Александра
Третьего... и царицы с хитрой прической - волосы взбиты высоко, как
каракулевская шапка..."
Это все - из разряда тех изданий "для народа", которые Лев Толстой
презрительно именовал "ошурками" и пояснял - "та пиша, которая не годится
сытым - отдать ее голодным". А когда Федя принесет тайком в дом "Сказку о
царе Салтане" и с упоением начнет ее читать, дед яростно закричит:
"бесовскую мразь притащил в избу"... И тут же с остервенением порвет
книжку и клочки бросит в лохань...
Вот почему маленький Федя приходит к горькому выводу:
"А в избе и на улице трудная жизнь: в избе страшный дед...
В избе у нас редко смеются: все скучно молчат или разговаривают
осторожно..." А за пределами избы - свои страсти Здесь мир еще более
суровый, переполненный несправедливостью, так остро ранящей детское сердце.
...Как волки на стадо, налетают в деревню полицейские, урядники,
пристав и прочие. И встает стон над селом - идет форменный грабеж, из