"Михаил Глинка. Петровская набережная " - читать интересную книгу автора

Папа Карло

У Папы Карло всегда потела лысина, и, когда он ходил в белой фуражке,
надо пристроченной в донышко клеенкой выделялся отчетливый сухой ромбик.
Папа непрестанно волновался. Он не махал руками, не бегал, даже голоса
старался не повышать, но круглое лицо его, румяное, как у екатерининского
вельможи, жило своей, отдельной от тела, стремительной жизнью. Некоторые
люди рождаются музыкантами, как Моцарт. Или физиками-экспериментаторами. Или
коллекционерами. Папа родился болельщиком. Азартнее его в училище не было
никого. Бегать Папа Карло не мог, и потому его самого играть в футбол и в
баскетбол не брали, но уже вскоре любая игра без него была не в игру: Папа
обожал возглавлять судейские коллегии и, безбожно подсуживая, создавал
вокруг себя такую электризацию, что мог бы один сойти за целую трибуну. При
этом он был совершенно уверен, что честен, как метр-эталон. При росте Папы
(а выше его в училище были только двое старшин), при его полноте, при
маленьких, широко открытых, пожирающих собеседника глазках и молодом,
вскрикивающем тонко голосе - смотреть на него, когда он затягивал других
офицеров во что-нибудь посоревноваться, спокойно было нельзя.
"Смешно слушать! - задыхаясь, говорил Папа какому-нибудь другому
командиру роты, догоняя его на крутом подъеме от озера. - Что значит
"бессмысленные гонки"? Почему это бессмысленные? Видели, что за народ у меня
на правом фланге? Что? Мелочь? Мой правый фланг - мелочь?! Ну, знаете, на
оскорбление мы отвечаем боем. Значит, так: в воскресенье, в десять
ноль-ноль..." И тут же, остановив попавшегося навстречу, Папа говорил: "А с
вами, между прочим, сегодня в восемнадцать тридцать... Дождь обещали? И вас
это пугает?"
Рота Папы Карло только и делала, что гребла, бегала и швыряла гранаты.
Впрочем, лагерь на то и существовал. Но потом, осенью, когда зарядили дожди
со снегом, а в физкультурном зале тренировалась вечерами только сборная
училища, лишь рота Папы Карло жила иногда по вечерам особенной,
средневековой, можно сказать, жизнью.
Наблюдая в такой вечер за Папой со стороны, можно было бы предположить,
что все идет, как обычно. Все идет, как обычно, - и этот высокий, лысеющий
офицер, за какие-то провинности приставленный надзирать за мальчишками, с
одышкой поднимаясь вечером вслед за потешной своей ротой на четвертый этаж
спального корпуса, устало машет дневальному не подавать команд только
потому, что нетерпеливо ждет, когда же окончится вечерняя поверка и можно
будет наконец уйти домой. Но непосвященный просто ничего бы не понял. Надо
было знать Папу! Перед строем стоял полузакрывший глаза тучный офицер и
тихонько покачивался с пяток на носки, и действительно он ждал и не мог
дождаться конца вечерней поверки. Но рота прекрасно знала, что причина этого
нетерпения вовсе не обычная усталость. В Папе томилась его летняя душа. И
когда он открывал глаза и говорил как бы обыкновенным голосом: "Ну-ка,
дайте, старшина, список освобожденных от зарядки", рота замирала, как роща,
истомившаяся от засухи, над которой сейчас засвистит ураган.
- Так-так... - потирая ладони, строго говорил Папа. - Освобожденные -
два шага вперед! Прошу вас сюда, ко мне. Для остальных - построение через
пять минут в ночных рубашках. Третий и четвертый взвод с подушками.
Разойдись!