"Эрнст Теодор Амадей Гофман. Состязание певцов (новелла)" - читать интересную книгу автора

искусств. Ну а вы? Вы жили в пустынной земле швейцарцев, не ведали ни
искусства, ни наук и оставались неучем, не сведущим ни в каких книгах.
Откуда тут взяться искусству истинного пения?
Гнев Вольфрамба тем временем совсем улегся, и причиной того послужило
следующее: пока Клингзор упивался своими хвастливыми речами, в душе
Вольфрамба все ярче светил и блистал драгоценный дар песнопений. Так
солнечные лучи светят ярче, когда пробиваются сквозь разрывы в тучах,
которые нагнал свирепый ветер. Кроткая и мягкая улыбка разлилась по лицу
Вольфрамба, и на разгневанные речи Клингзора он отвечал спокойно и
сдержанно:
- Любезнейший мастер! Конечно, я мог бы ответить вам так: верно, что не
изучал я наук ни в Риме, ни в Париже, верно, что не бывал я в гостях у
премудрых арабов, но все же с незабвенным мастером моим Фридебрандом я
посетил самые отдаленные уголки Шотландии, все же в жизни своей слышал я
очень многих искусных певцов, уроки которых принесли мне большую пользу, и
точно так, как вы, я не раз получал награды при дворах великих государей
Германии. Полагаю, однако, что ни уроки величайших мастеров, ни песнопения
их нимало не помогли бы мне, если бы небесные силы не вложили в мою душу
искорку огня и она не засветилась в прекрасных лучах песнопений, если бы
любящей душой своей я не отвергал все ложное и дурное и если бы, предаваясь
чистому вдохновению, я не стремился петь лишь то, что наполняет мою душу
светлой и сладкой печалью.
И тут Вольфрамб фон Эшинбах, сам не ведая, как и почему, вдруг затянул
великолепную песнь в златом тоне - ее он совсем недавно сочинил.
Мастер Клингзор все это время расхаживал по комнате, и ярости его не
было предела. Потом он остановился перед Вольфрамбом, словно желая
испепелить его своими неподвижными, горящими как угли глазами. Вольфрамб
кончил, Клингзор положил обе руки на плечи Вольфрамба и заговорил мягко и
вкрадчиво:
- Хорошо, Вольфрамб, если уж вы так хотите, давайте состязаться в
искусных тонах и напевах. Но только не здесь. Эта комната для состязаний не
годится, а кроме того, нам надо распить вместе бокал благородного вина.
В это самое мгновение человечек, который прежде все писал и писал,
внезапно скатился с своего стула и, сильно ударившись об пол, издал
тонюсенький вопль. Клингзор поспешно обернулся и затолкнул его концом
башмака в ящик, который стоял прямо под самым бюро, а потом и запер этот
ящик на ключ. Вольфрамб слышал, что человечек продолжает тихо всхлипывать и
рыдать. Потом Клингзор начал одну за другой закрывать книги, которые были
разложены на столах, - всякий раз, когда он захлопывал очередную книгу, по
комнате проносился странный пугающий звук, напоминавший глубокий
предсмертный вздох. Потом в руках Клингзора оказались какие-то странные
невиданные травы, которые выглядели словно неведомые живые существа, они
дрожали всеми корешками и волоконцами, а иной раз на мгновение из них даже
высовывалось какое-нибудь малюсенькое человеческое личико, которое строило
рожи и мерзко скалило зубы. При этом и в шкафах, которые стояли по стенам
комнаты, постепенно становилось как-то неспокойно, и большая птица с
блестящим как золото оперением то и дело пролетала по комнате, не зная, куда
сесть. Сумерки сгустились, и Вольфрамба охватило глубокое чувство ужаса. Тут
Клингзор достал из коробочки камень, и вся комната осветилась яркими лучами
солнца. Все замерло, и Вольфрамб уже не слышал и не видел ничего из того,