"Эрнст Теодор Амадей Гофман. Необыкновенные страдания директора театра" - читать интересную книгу автора

же вслед за этим с таким же ребяческим ликованием требуют выхода
какого-нибудь прощелыги, потому что он забавно кривлялся или орал что есть
сил, и при том истинном, почетном для художника успехе все остается
по-старому.
Серый. А что актер стремится к успеху у публики больше, чем какой-либо
другой художник, чье произведение не столь преходяще, как звук и жест, это,
мне кажется, совершенно естественно.
Коричневый. Разумеется, но настоящий художник всегда отличит истинный
успех от ложного, уважая лишь первый и позволяя влиять на свою игру только
ему. Если при исполнении комических ролей искренний, от души смех зрителей
лучше всего доказывает актеру, что играет он хорошо, то в трагедии
свидетельством правдивой игры может быть, вероятно, трагическая
напряженность публики. Каково было бы художнику, если бы при исполнении роли
Франца Моора в "Разбойниках" ему шумно аплодировали после ужасного рассказа
о страшном сне?.. Разве он не убедился бы, что вместо правдивой игры брал
каким-то мишурным блеском?.. Напротив, мертвая тишина по окончании рассказа,
глубокие, тяжелые вздохи, быть может, глухие возгласы, тихое "ах!", как бы
невольно вырвавшееся из сдавленной груди, - все это, напротив, докажет ему,
что ему удалось потрясти зрителей так, как то способна сделать лишь
совершеннейшая правдивость игры. Я слышал, как говорил об этих явлениях один
превосходный актер{399}, подлинный художник. Он утверждал, что, хотя
отчетливо разглядеть какое-нибудь лицо в публике сквозь ослепляющие огни
рампы нельзя, да он никогда и не направляет нацеленных взглядов на публику,
он все-таки в сценах такого рода мысленно видит оцепеневшие от страха лица
зрителей и что, изображая ужас, он чувствует, как у него самого леденеет
кровь. Но от этого озноба в нем пробуждается какой-то высший дух, сходный
внешне с лицом, чью роль он исполняет, и дальше играет уже не сам он, а этот
дух, хотя его "я", которое он не перестает сознавать, наблюдает и направляет
игру.
Серый. Ваш актер и впрямь выказал истинное, творческое естество
художника. Лишь вдохновение, управляемое и направляемое витающим над ним
разумом, создает классическое произведение искусства. Роль была создана
вдохновенным существом, скрытым поэтом, а сознание собственного "я" было
разумом, который выманил скрытого поэта наружу и дал ему силу физически, во
плоти, войти в жизнь. Но сколь немногие способны на такую двойственность...
Да, да!.. Гениальный артист часто создает образ, которого вовсе и не было
перед глазами у автора.
Коричневый. Ах!.. Вы напомнили мне нечто совершенно отличное от того, о
чем я говорил... Меня начинает бить озноб, стоит лишь мне об этом
подумать... Какой убогой и жалкой должна быть пьеса, если в нее вопреки
замыслу автора можно вставить, вернее, если в ней можно видоизменить
действующее лицо, не разрушив при этом целого!.. Но, к сожалению, было и
есть множество пьес, где персонажи подобны чистым листам, заполнит которые
лишь исполнитель. Многие так называемые писатели умышленно угождают таким
способом тщеславному актеру и ничем не отличаются от театрального
композитора, который строит непрочный помост для прыжков заносчивого певца и
из повелителя превращается в жалкого подручного. Мне сразу становится тошно,
когда я слышу, что та или иная роль, та или иная партия написана для того
или иного актера или певца. Разве настоящему писателю пристало быть
привязанным к отдельным лицам! Разве не принадлежат образы, явившие свою