"Эрнст Теодор Амадей Гофман. Необыкновенные страдания директора театра" - читать интересную книгу автора

ранее?.. Но нет!.. Я смутно чувствую, что вы можете быть правы, и прошу
вразумить меня.
Коричневый. У обоих, у Отелло и у Скупого, достигает ужаснейшей степени
одна снедающая им душу страсть. Один совершает тягчайшее преступление,
другой в глубочайшем и злобном недоверии ко всему роду людскому, который он
подозревает в заговоре против себя, попирает самые священные законы природы
и общественных отношений. Только индивидуальным изображением страсти каждого
достигается их несходство и определяется трагизм и комизм Любовь и честь
вдохновляют великодушного мавра, одна лишь безумная страсть к презренному
металлу воодушевляет Скупого. Оба, задетые за живое, оскорбленные в самой
сути своей, в самом важном и главном, разрешаются бешеной яростью, и в этой
ярости, в самый кульминационный момент, лучи, которые, выходя у них из души,
преломлялись по-разному, вызывали у зрителя в одном случае трагическое
изумление, в другом - саркастический смех, - лучи эти сходятся в одном
фокусе. Кого не охватит глубокий ужас при страшных словах Отелло: "Задую
свет"{416}, - но и кто среди смеха не ужаснется до глубины души, когда
Скупой в полном безумии хватает собственную руку, воображая, что схватил
укравшего шкатулку вора, когда он в отчаянии ищет изменника даже среди
зрителей... Таким образом, мольеровский Скупой - это подлинно комический
характер, о котором не дает никакого представления бессодержательный, сплошь
пошлый камер-советник Фегезак{416}, а манера, в какой играл его один недавно
умерший большой актер, была едва ли не самым редкостным заблуждением на
свете... Позвольте мне упомянуть шекспировский характер, в котором
трагическое и комическое, совершенно сливаясь, родят нечто ужасное. Я имею в
виду Шейлока... Об этой труднейшей из всех трудных ролей, основанных на
таких элементах, сказано уже столько, что мои замечания запоздали бы. Но вы
признаете, что эта роль вполне подходит для моей теории глубоко комических
ролей, и сыграть ее правдиво и сильно смог бы только такой актер, который
действительно разносторонен - в моем понимании разностороннего или
двустороннего.
Серый. Как раз эту роль, по праву, конечно, отнесенную вами к
труднейшим, мой маленький Гаррик играет так замечательно, что и
взыскательнейшие знатоки никогда не отказывали ему в безоговорочном
одобрении. В сущности, этот Шейлок - еврейский герой, ибо пылающая у него в
душе ненависть к христианам становится патетической, отметая всякую другую
страсть и порождая ужасную месть, в жертву которой этот еврей приносит
деньги, имущество, дочь. Его гибель воистину трагична и, пожалуй, ужаснее,
чем гибель многих героев или тиранов. Что кубок с ядом или удар кинжалом по
сравнению с гражданской смертью, назначенной этому еврею и, как медленно
действующий яд, источающей его силы! Когда мой Гаррик произносит: "Мне худо
и т.д. и т.д."{417}, то, конечно, каждого зрителя, чья душа не совсем
заскорузла, мороз подирает по коже.
Коричневый. А как обстоит дело со сценами, где этот еврей, в полном
отчаянии из-за своей дочери и из-за своих дукатов, - кричит и где его
оповещают о беде Антонио, которая тешит ему душу, а тем временем поступают
надрывающие ему душу вести о Джессике?
Серый. Ха, я понимаю вас!.. Именно в этих сценах, пожалуй, труднее
всего сохранить чистоту образа из-за переливающегося красками фона. Зритель
должен смеяться над этим евреем, но тот не должен быть ни в малейшей мере
смешон. Именно в этих сценах мой Гаррик превосходит одного большого актера,