"Эрнст Теодор Амадей Гофман. Необыкновенные страдания директора театра" - читать интересную книгу автора

страдание и в радость так напрасно... Ах, но мечтать так сладостно... Когда
бы не мечта... Вот где причина того, что бедствия так долговечны!{378}
Глаза у Серого увлажнились слезами, но он быстро взял себя в руки,
проглотил немножко устриц, запил их бокалом-другим шампанского. Затем
встрепенулся, громко хлопнул себя по лбу и с диким смехом заголосил:
- Из-за Гекубы?.. Что ему Гекуба?..{378} А я, тупой и вялодушный
дурень, мямлю, как ротозей, своей же правде чуждый, и ничего сказать не в
силах даже за автора, чья жизнь и достоянье так гнусно сгублены! Или я трус?
Кто скажет мне "подлец"? Пробьет башку? Клок вырвав бороды, швырнет в лицо?
Потянет за нос? Ложь забьет мне в глотку до самых легких? Кто желает?
- Я, - воскликнул Коричневый, который не переставал глядеть на Серого и
слушать его, а теперь встал и приблизился к нему, - то есть все это я как
раз не желаю делать, но простите мне, сударь, что я не могу равнодушно
глядеть, как вы все более и более предаетесь пагубному настроению, которое
могло быть порождено лишь величайшим злополучием... Но ведь возможны же
утешение, помощь. Не смотрите на меня как на чужого, увидьте во мне
человека, который готов быть истинным и деятельным другом каждому, кто в
разладе с судьбою или с самим собой!
Серый испуганно вскочил с места, сорвал с головы шляпу и, быстро
собравшись с духом, заговорил с тихой улыбкой:
- О сударь, как мне стыдно. По утрам в этой комнате посетители бывают
весьма редко, я полагал, что я здесь один... Поверьте, в рассеянности,
вернее, совсем потеряв голову, я не заметил вас, и поэтому вы оказались
свидетелем вспышки внутренней досады и горечи, которые я вообще-то привык
держать про себя и подавлять.
- А эта досада, это вспыхнувшее отчаяние... - начал было Коричневый.
- Они, - продолжил Серый, - суть следствия явлений, невольно вторгшихся
в мою жизнь, и пока еще не доходили до безутешности. Конечно, я вел себя
так, что вам, сударь, это должно было показаться нелепым и пошлым. Я должен
это загладить. Позавтракайте со мной!.. Человек!
- Оставьте, оставьте это! - воскликнул Коричневый и сделал лакею,
который появился в дверях, знак, чтобы тот удалился. - Нет, бог свидетель, -
продолжал он, - не завтракать я хочу с вами, нет! - а узнать причину вашего
глубокого горя, вашего отчаяния, и действовать, двинуться на врага,
повергнуть его в прах, как то подобает бойцу, и...
- Ах, - прервал Серый Коричневого, - ах, глубокоуважаемый сударь, -
повергнуть в прах врага, который меня преследует, который порой даже бередит
мне самое нутро - дело довольно-таки затруднительное. Головы у него
вырастают, как у непобедимой гидры, у него, как у великана Гериона{379}, сто
рук, каковыми он и орудует страшнейшим образом.
- Вы увиливаете, - отвечал Коричневый, - но вы от меня не отделаетесь,
ибо слишком глубоко тронуло меня ваше горе, слишком ясно написанное на этом
бледном озабоченном лице. Вы читали письма... Ах, в каждом из них была,
верно, какая-то обманутая надежда. Если я не ошибаюсь, то вас гнетет и тот
рок, который сделал наше сущестование зависимым от богатства и денег. Быть
может, вам грозят сейчас какие-то жестокие действия какого-нибудь злобного и
жадного кредитора. Мои обстоятельства таковы, что, если сумма эта не слишком
велика, то я могу помочь и помогу!.. Да, разумеется, помогу, вот вам моя
рука!
Серый схватил протянутую ему руку и прижал ее, грустно и хмуро глядя в