"Эрнст Теодор Амадей Гофман. Необыкновенные страдания директора театра" - читать интересную книгу автора

Серый. Вы это не одобряете?.. Но скажите мне, как быть, если, например,
- а у Шекспира это сплошь да рядом, - вдруг место действия меняется и
зритель оказывается перенесенным бог весть как далеко, чтобы услышать
какой-нибудь короткий монолог или диалог, после чего место действия меняется
снова и все идет дальше по той же колее?
Коричневый. Случалось ли вам, дорогой друг, когда вы, читая
шекспировскую пьесу, натыкались на такую сцену, мысленно представлять себя
не на подмостках, а перед ними?.. Поверьте мне, вы бы тогда очень ясно
почувствовали необходимость этой сцены, которая на первый взгляд кажется
вломившейся без всякой связи... Чтобы подготовить дальнейшее, может быть,
как раз и нужно было вдруг что-то напомнить зрителю или подбросить искру,
которая вспыхнет позднее... Нет более досадного заблуждения, чем думать,
будто Шекспир, поддавшись минутному порыву, отдаваясь игре буйной фантазии,
набрасывал свои произведения произвольно и наудачу. "Гений, - говорит один
глубокий знаток искусства*, - творит и в величайшем вдохновении разумно и
свободно. Он проникнут, возвышен, вдохновлен своим предметом, но не
порабощен им..." Что Шекспир таков, убедительнейше доказывает то, что именно
в самой трудной точке всякого драматического произведения, в точке,
требующей ясного разума, полного владения сюжетом и его разработкой во всех
деталях, - именно в этой точке блистательней всего сверкает его отточенное
мастерство... Я имею в виду не что иное, как экспозицию пьесы. Вспомните
первые сцены "Юлия Цезаря"... "Гамлета"... "Отелло"... "Ромео и Джульетты" и
т.д. и т.д. Можно ли в первые минуты захватить зрителя сильнее, можно ли
как-то иначе сразу перенести его во время, medias in res**, в центр
действия?
______________
* Фернов. "Римские этюды". (Примеч. издателя.)
** В самую суть (лат.).

Серый. Но как раз эти экспозиции даже большие писатели всячески
переделывали. "Ромео и Джульетта", например, появилась в совсем измененном
виде.{419}
Коричневый. О, помолчим об этом совершенно необъяснимом промахе...
Обработка, о которой вы говорите, показалась мне отвратительным
издевательством над нашим театром. Лучше обратимся к "Эгмонту", искуснейшая
экспозиция которого достойна Шекспира. Занавес поднимается не для того,
чтобы мы слушали длинные рассказы о чуждых нам вещах, нет, мы сами
заглядываем в открывшееся нам время драмы, у нас на глазах совершаются вещи,
из которых действие выходит, как росток из зерна, и развивается до полного
завершения. Можно ли думать, что такой рассудительный, такой владеющий
сюжетом мастер, как Шекспир, вставит в свое произведение хоть что-то без
глубокого смысла, без внутренней убежденности в том, что это необходимо? Не
мастер, а сами мы виною тому, что порой не распознаем этого глубокого
замысла. Кощунственно переставляя сцены, мы раздираем все, что сложено по
законам искусства, а потом удивляемся, что из прекрасной картины, части
которой уже не подходят друг к другу, получилось какое-то пошлое уродство.
Просто диву даешься, глядя, как посредственности позволяют себе обходиться с
великим мастером не то что как с ровней, нет, а так, словно они поправляют
письменное упражнение отсталому школьнику. Один начинает менять и
вымарывать, другой меняет измененное, а третьему и того мало, он присочиняет