"Эрнст Теодор Амадей Гофман. Необыкновенные страдания директора театра" - читать интересную книгу автора

свое и приспосабливает, как может, к своим холстам и подмосткам, после чего
имя Шекспира на афише становится кощунственной иронией. К сожалению... к
сожалению... даже лучшие, вернее, настоящие поэты{420} соблазнились стать
корифеями такого безобразия... Широкая публика, у меня есть полное право для
такого утверждения, еще совершенно не знает этого замечательного мастера,
ибо нигде не видела его без тех неразумных искажений, которым не может быть
оправдания и которые только доказывают слабоумие тех, кто их учинил... Но я,
как всегда, когда говорю о своем замечательном Шекспире, начинаю горячиться
больше, чем следует.
Серый. Все же вы должны признать, что чуть ли не в каждой шекспировской
пьесе есть выражения, настолько нарушающие приличия, что их невозможно
произносить со сцены.
Коричневый. Да, мы стали настолько чопорны, что морщимся от каждой
грубой шутки, и скорее примиримся с гнусностью иной французской пьесы, чем с
каким-нибудь словцом, обозначающим естественное дело естественным образом, а
потому долой такое словцо, такое выражение, целое, мол, не пострадает, хотя
каждый раз пропадет какая-нибудь яркая, схваченная в глубочайших глубинах
черта характера. Когда сэр Тоби в "Двенадцатой ночи" ругает селедку,
вызывающую у него отрыжку, мы сразу воочию видим этого пентюха... Вспомните
также сцену с извозчиками в "Генрихе Четвертом", и вы признаете, что именно
благодаря этой сцене, которая многим может показаться ненужной вставкой,
перед нами живо предстает весь облик гедсхилского трактира и славной
компании, с которой водится забавный принц... Однако такую сцену сейчас
поставить нельзя, потому что она пошла бы в ущерб нашему донельзя тонкому
воспитанию.
Серый. Я уж вижу - за своим любимцем вы не признаете никаких
слабостей!.. Но даже если шекспировское произведение воздействует на публику
в полную силу лишь при верности его постановки оригиналу, вы все-таки должны
согласиться со мной, что трудно найти театр со столькими талантливыми
актерами в труппе, чтобы надлежащим образом распределить в этих спектаклях
тьму ролей, ни одна из которых не терпит небрежного к себе отношения.
Коричневый. С тем, что большая трудность заключена в беспомощности, а
вернее, в отвычке наших актеров от всего подлинно драматического, я вынужден
согласиться. Постоянно существует взаимное влияние писателей и актеров.
Первые дают музыку, которую вторые подхватывают, а звучание этой музыки
побуждает первых брать снова и снова одни и те же ноты, потому что теперь
они уверены в верном их исполнении и рады ему. Глупо было бы думать, что во
времена Шекспира существовали только превосходные актеры и что даже самая
маленькая роль доставалась поэтому титану театра, но несомненно, что гений
мастера давал толчок всем. Словом, вдохновляясь целым, каждый был способен
включиться в действие должным образом, и все выходило так, как надлежит... Я
говорил об искусных шекспировских экспозициях. Глядя только на эту составную
часть его произведений, ясно видишь, сколь неверными путями пошли новейшие
драматические писатели, погубив тем самым драматическое искусство.
Серый. Как?.. Разве нет и новейших общепризнанных шедевров?
Коричневый. О, сотканы чудесные, блестящие покрывала, из-за которых мы,
как принц в "Торжестве чувствительности"{421}, довольствуемся куклой,
охладев к самой королеве, позади которой та сидит... В чем, собственно,
состоит божественная сила драмы, увлекающей нас сильнее всякого другого
искусства, как не в том, что, словно по волшебству, отрешившись от