"Эрнст Теодор Амадей Гофман. Магнетизер (Фантазии в манере Калло)" - читать интересную книгу автора

определенными средствами приведет меня в экзальтированное состояние, а я,
погруженная в сон, пробуждаясь в этом сне, сама постигну свой недуг и
определю вид лечения. Ты не поверишь, милая Адельгунда, какое необычайное
чувство страха... ужаса, даже кошмара и жути пронзило меня при мысли об этом
бессознательном состоянии, которое все же есть более высокая жизнь, и все же
мне было совершенно ясно, что противиться решению Альбана бесполезно... Те
средства были применены, и я - вопреки моей робости, моему ужасу - ощутила
лишь благотворные последствия... Ко мне вернулись и краски, и живость; и
чудовищное напряжение, в коем самое безразличное зачастую становилось мне
мукою, отступило, я теперь довольно спокойна. Нелепые видения исчезли, и сон
освежает меня, причем даже несуразности, которые часто являются мне в
грезах, не мучают меня, а, напротив, бодрят и веселят... Подумай только,
милая Адельгунда, я теперь часто вижу во сне, что по желанию Альбана могу с
закрытыми глазами, будто у меня возникло шестое чувство, распознавать
краски, различать металлы, читать и так далее; а нередко он велит мне
заглянуть в мою душу и рассказывать ему обо всем, что я там вижу, и я делаю
это с величайшей решительностию; порой я вдруг поневоле начинаю думать об
Альбане, он стоит передо мною, и постепенно я впадаю в грезы, а последняя
мысль, в коей растворяется мое сознание, приносит мне странные думы, которые
пронизывают меня особенною, я бы сказала, огненно-золотою жизнию, и я знаю,
что эти божественные думы принадлежат Альбану, ведь тогда он сам
присутствует в моем бытии благородною живительною искрой, а если он
удаляется, что может произойти лишь духовно, ибо телесное отдаление
безразлично, то все мертвеет. Только в этом бытии с Ним и в Нем я могу жить
по-настоящему, и ежели он сумеет вполне отойти от меня духовно, то мое "я"
наверно оцепенеет в мертвой пустыне; кстати, пока я это пишу, я отчетливо
ощущаю, что именно Он подсказывает мне слова, способные хотя бы бегло
обрисовать мое бытие в нем... Не знаю, Адельгундочка, кажусь ли я тебе
странною либо, может статься, заядлою фантазеркою, понимаешь ли ты меня
вообще, а мне почудилось, будто как раз сию минуту с твоих губ тихо и
печально слетает имя: Гиполит... Поверь, никогда я не любила Гиполита
сильнее и часто поминаю его в набожной молитве о его здравии... Пусть
праведные ангелы оборонят его от всякого вражьего удара, что грозит ему в
яростной битве. Однако с той поры как Альбан стал моим повелителем, мнится
мне, что лишь через Него я способна сильнее и глубже любить моего Гиполита и
что в моей власти долететь до него добрым гением-хранителем и осенить его
моею молитвою точно крылом серафима, так что коварное убийство будет вотще
шнырять вкруг него. Альбан, прекрасный, благородный человек, ведет меня в
его объятия как освященную возвышенною жизнию невесту; но дитя не смеет
ринуться в мирские бури без своего повелителя... Лишь с недавних пор, всего
несколько дней, я вполне уяснила себе истинное величие Альбана... Но
поверишь ли, милая Адельгунда, что, когда я еще изрядно хворала и была сверх
всякой меры раздражительна, в груди моей часто поднимались низкие подозрения
на моего повелителя?.. Я полагала грехом против любви и верности, когда даже
во время молитвы за моего Гиполита в душе у меня возникал образ Альбана,
гневный и грозный, ведь я вознамерилась без него выйти из очерченного им
круга, словно скверный ребенок, который, забывши предостереженья отца,
выбегает из мирного сада в лес, где за прелестными зелеными кустами караулят
злые, кровожадные звери. Ах, Адельгунда!.. эти подозрения ужасно терзали
меня. Посмейся надо мною как следует, но у меня даже мелькала мысль, что