"Эрнст Теодор Амадей Гофман. Церковь иезуитов в Г." - читать интересную книгу автора

суровых и пустынных ландшафтах Сальватора Розы. В душе у него зашевелились
сомнения относительно его наставника: особенно раздражало Бертольда, как
Хаккерт со всевозможным тщанием выписывал битую дичь, которую ему посылал
король. Но скоро юноша совладал с этими, как ему казалось кощунственными
мыслями; с тех пор он по-прежнему продолжал ревностно трудиться с немецкой
старательностью, смиренно следуя во всем образцам своего учителя, и спустя
немного времени почти сравнялся с ним. И вот однажды Бертольду по настоянию
Хаккерта пришлось отправить на выставку свой пейзаж, целиком писанный с
натуры; выставка почти сплошь состояла из пейзажей и натюрмортов Хаккерта.
Все художники и знатоки хвалили юношу и восхищались правильностью и
тщательностью его работы. И лишь один странно одетый пожилой посетитель ни
слова не сказал о картинах самого Хаккерта и только многозначительно
усмехался, когда шумные славословия толпы становились совсем уж безудержными
и переходили всякую меру. Бертольд хорошо заметил, что, очутившись перед его
пейзажем, незнакомец с выражением глубочайшего сожаления покачал головой и
собрался было идти дальше. Бертольд, слыша со всех сторон одни похвалы, уже
несколько зачванился и невольно почувствовал теперь досаду на этого
незнакомца. Он первый к нему подошел и в несколько резковатом тоне спросил:
- Вы, сударь, как будто, остались недовольны этой картиной, хотя
достойные художники и знатоки находят, что она вовсе недурна. Так уж будьте
любезны, объясните мне, в чем дело, чтобы я, воспользовавшись вашим добрым
советом, мог что-то переделать и поправить.
Незнакомец проницательно посмотрел на Бертольда и очень серьезно
сказал:
- Из тебя, юноша, могло бы получиться кое-что стоящее.
Под взглядом незнакомца и от его слов Бертольд испугался до глубины
души; у него сразу пропала всякая решимость, он больше ничего не сказал и
даже не пошел следом за незнакомцем, когда тот медленно вышел из зала.
Вскоре туда пришел сам Хаккерт, и Бертольд поспешил рассказать ему обо всем,
что произошло между ним и этим непонятным человеком.
- Ах! - воскликнул со смехом Хаккерт. - Не принимай этого слишком к
сердцу! Ведь это был наш известный ворчун. Старичку ничем не угодишь, он
всегда только бранится; я столкнулся с ним при входе. Он родом грек с
острова Мальта, человек богатый и со странностями; кстати, и сам - неплохой
художник; однако в его вещах всегда бывает какой-то фантастический оттенок;
причина, верно, кроется в том, что он придерживается каких-то диких и
нелепых мнений насчет задач изобразительного искусства и выдумал себе
особенную систему, которая ни к черту не годится. Я отлично знаю, что меня
он ни в грош не ставит, но охотно прощаю его, поскольку он все равно не
может отнять у меня заслуженной славы.
Сначала у Бертольда было такое чувство, точно мальтиец затронул в его
душе какое-то болезненное место, но, подобно целительному прикосновению
хирурга который исследует рану, это причинило ему лишь благотворное
страдание; однако вскоре юноша выбросил все из головы и продолжал себе
работать по-старому.
Удача с первой большой картиной, которая вызвала всеобщее восхищение,
придала ему смелости, и он принялся за другую в этом же роде. Хаккерт сам
выбрал ему один из красивейших видов в роскошных окрестностях Неаполя, и
если первая картина Бертольда изображала закат, то для второго пейзажа он
выбрал утреннее освещение. Ему предстояло написать множество непривычных для