"Эрнст Теодор Амадей Гофман. Крошка Цахес, по прозванию Циннобер " - читать интересную книгу автора

знала, что ей обо всем этом и думать. "Что же это, господи, - рассуждала она
сама с собой, - стряслось с нашим почтенным пастором, с чего это ему так
сильно полюбился крошка Цахес и он принимает этого глупого карапуза за
красивого и разумного мальчика? Ну, да поможет бог доброму господину, он
снял бремя с моих плеч и взвалил его на себя, пусть поглядит, каково-то его
нести! Эге, как легка стала корзина, с тех пор как не сидит в ней крошка
Цахес, а с ним - и тяжкая забота!"
И тут фрау Лиза, взвалив корзину на спину, весело и беспечально пошла
своим путем.
Что же касается канониссы фон Розеншен или, как она еще называла себя,
Розенгрюншен, то ты, благосклонный читатель, - когда бы и вздумалось мне еще
до поры до времени помолчать, - все же бы догадался, что тут было сокрыто
какое-то особое обстоятельство. Ибо то, что добросердечный пастор почел
крошку Цахеса красивым и умным и принял, как родного сына, объясняется не
чем иным, как таинственным воздействием ее рук, погладивших малыша по голове
и расчесавших ему волосы. Однако, любезный читатель, невзирая на твою
глубочайшую прозорливость, ты все же можешь впасть в заблуждение или, к
великому ущербу для нашего повествования, перескочить через множество
страниц, чтобы поскорее разузнать об этой таинственной канониссе; поэтому уж
лучше я сам без промедления расскажу тебе все, что знаю сам об этой
достойной даме.
Фрейлейн фон Розеншен была высокого роста, наделена благородной,
величественной осанкой и несколько горделивой властностью. Ее лицо, хотя его
и можно было назвать совершенно прекрасным, особенно когда она, по своему
обыкновению, устремляла вперед строгий, неподвижный взор, все же производило
какое-то странное, почти зловещее впечатление, что следовало прежде всего
приписать необычной странной складке между бровей, относительно чего толком
не известно, дозволительно ли канониссам носить на челе нечто подобное; но
притом часто в ее взоре, преимущественно в ту пору, когда цветут розы и
стоит ясная погода, светилась такая приветливость и благоволенье, что каждый
чувствовал себя во власти сладостного, непреодолимого очарования. Когда я в
первый и последний раз имел удовольствие видеть эту даму, то она, судя по
внешности, была в совершеннейшем расцвете лет и достигла зенита, и я
полагал, что на мою долю выпало великое счастье увидеть ее как раз на этой
поворотной точке и даже некоторым образом устрашиться ее дивной красоты,
которая очень скоро могла исчезнуть. Я был в заблуждении. Деревенские
старожилы уверяли, что они знают эту благородную госпожу с тех пор, как
помнят себя, и что она никогда не меняла своего облика, не была ни старше,
ни моложе, ни дурнее, ни красивее, чем теперь. По-видимому, время не имело
над ней власти, и уже одно это могло показаться удивительным. Но тут
добавлялись и различные иные обстоятельства, которые всякого, по зрелому
размышлению, повергали в такое замешательство, что под конец он совершенно
терялся в догадках. Во-первых, весьма явственно обнаруживалось родство
фрейлейн Розеншен с цветами, имя коих она носила. Ибо не только во всем
свете не было человека, который умел бы, подобно ей, выращивать столь
великолепные тысячелепестковые розы, но стоило ей воткнуть в землю
какой-нибудь иссохший, колючий прутик, как на нем пышно и в изобилии
начинали произрастать эти цветы. К тому же было доподлинно известно, что во
время уединенных прогулок в лесу фрейлейн громко беседует с какими-то
чудесными голосами, верно исходившими из деревьев, кустов, родников и