"Николай Васильевич Гоголь. Две главы из малороссийской повести 'Страшный кабан'" - читать интересную книгу автора

______________
* Нива, засеянная арбузами, дынями, тыквами и т. п. (Прим. Н. В. Гоголя.)
** Хорошо, хорошо! (Прим. Н. В. Гоголя.)

Удивительно ли, если с такими дарованиями сделался он необходимым
человеком в доме, если вся дворня была без ума от него, несмотря, что лицо
его и окладом и цветом совершенно походило на бутылку, что огромнейший рот
его, которого дерзким покушениям едва полагали преграду оттопырившиеся уши,
поминутно строил гримасы, приневоливая себя выразить улыбку, и что глаза его
имели цвет яркой зелени, - глаза, какими, сколько мне известно, ни один
герой в летописях романов не был одарен. Но, может быть, женщины видят более
нас. Кто разгадает их? Как бы то ни было, только и сама старушка, госпожа
дома, была очень довольна сведениями учителя в домашнем хозяйстве, в умении
делать настойку на шафране и herba rabarbarum, в искусном разматывании
мотков и вообще в великой науке жить в свете. Ключнице более всего нравился
щегольской сюртук его и уменье одеваться; впрочем, и она заметила, что
учитель имел удивительно умильный вид, когда изволил молчать или кушать.
Маленького внучка забавляли до чрезвычайности бумажные петухи и человечки.
Сам кудлатый Бровко едва только завидит, бывало, его, выходящего на крыльцо,
как, ласково помахивая хвостом своим, побежит к нему навстречу и без
церемонии целует его в губы, если только учитель, забыв важность, приличную
своему сану, соизволит присесть под величественным фронтоном. Одни только
два старшие внука и домашние мальчишки, с которыми проходил он Аз - ангел,
архангел, Буки - бог, божество, богородица, - боялись красноречивых лоз
грозного педагога.
В краткое пребывание свое Иван Осипович успел уже и сам сделать свои
наблюдения и заключить в голове своей, будто на вогнутом стекле, миньятюрное
отражение окружавшего его мира. Первым лицом, на котором остановилось
почтительное его наблюдение, как, верно, вы догадаетесь, была сама
владетельница поместья. В лице ее, тронутом резкою кистью, которою время с
незапамятных времен расписывает род человеческий и которую, бог знает с
каких пор, называют морщиною, в темно-кофейном ее капоте, в чепчике (покрой
которого утратился в толпе событий, знаменовавших XVIII столетие), в
коричневом шушуне, в башмаках без задков, глаза его узнали тот период жизни,
который есть слабое повторение минувших, холодный, бесцветный перевод
созданий пламенного, кипящего вечными страстями поэта, - тот период, когда
воспоминание остается человеку как представитель и настоящего, и прошедшего,
и будущего, когда роковые шестьдесят лет гонят холод в некогда бившие
огненным ключом жилы и термометр жизни переходит за точку замерзания.
Впрочем, вечные заботы и страсть хлопотать несколько одушевляли потухшую
жизнь в чертах ее, а бодрость и здоровье были верною порукою еще за тридцать
лет вперед. Все время от пяти часов утра до шести вечера, то есть до времени
успокоения, было беспрерывною цепью занятий. До семи часов утра уже она
обходила все хозяйственные заведения, от кухни до погребов и кладовых,
успевала побраниться с приказчиком, накормить кур и доморощенных гусей, до
которых она была охотница. До обеда, который не бывал позже двенадцати
часов, завертывала в пекарню и сама даже пекла хлебы и особенного рода
крендели на меду и на яйцах, которых один запах производил непостижимое
волнение в педагоге, страстно привязанном ко всему, что питает душевную и
телесную природу человека. Время от обеда до вечера мало ли чем заняться