"Николай Васильевич Гоголь. Статьи из сборника "Арабески" (1835)" - читать интересную книгу автора

* Под именем Пушкина рассеивалось множество самых нелепых стихов. Это
обыкновенная участь таланта, пользующегося сильною известностью. Это вначале
смешит, но после бывает досадно, когда наконец выходишь из молодости и
видишь эти глупости непрекращающимися. Таким образом, начали наконец Пушкину
приписывать: "Лекарство от холеры", "Первую ночь" и тому подобные. (Прим. Н.
В. Гоголя.)

Он при самом начале своем уже был национален, потому что истинная
национальность состоит не в описании сарафана, но в самом духе народа. Поэт
даже может быть и тогда национален, когда описывает совершенно сторонний
мир, но глядит на него глазами своей национальной стихии, глазами всего
народа, когда чувствует и говорит так, что соотечественникам его кажется,
будто это чувствуют и говорят они сами. Если должно сказать о тех
достоинствах, которые составляют принадлежность Пушкина, отличающую его от
других поэтов, то они заключаются в чрезвычайной быстроте описания и в
необыкновенном искусстве немногими чертами означить весь предмет. Его эпитет
так отчетист и смел, что иногда один заменяет целое описание; кисть его
летает. Его небольшая пьеса всегда стоит целой поэмы. Вряд ли о ком из
поэтов можно сказать, чтобы у него в коротенькой пьесе вмещалось столько
величия, простоты и силы, сколько у Пушкина.
Но последние его поэмы, писанные им в то время, когда Кавказ скрылся от
него со всем своим грозным величием и державно возносящеюся из-за облак
вершиною и он погрузился в сердце России, в ее обыкновенные равнины,
предался глубже исследованию жизни и нравов своих соотечественников и
захотел быть вполне национальным поэтом, - его поэмы уже не всех поразили
тою яркостью и ослепительной смелостью, какими дышит у него все, где ни
являются Эльбрус, горцы, Крым и Грузия.
Явление это, кажется, не так трудно разрешить. Будучи поражены
смелостью его кисти и волшебством картин, все читатели его, образованные и
необразованные, требовали наперерыв, чтобы отечественные и исторические
происшествия сделались предметом его поэзии, позабывая, что нельзя теми же
красками, которыми рисуются горы Кавказа и его вольные обитатели, изобразить
более спокойный и гораздо менее исполненный страстей быт русский. Масса
публики, представляющая в лице своем нацию, очень странна в своих желаниях;
она кричит: "Изобрази нас так, как мы есть, в совершенной истине, представь
дела наших предков в таком виде, как они были". Но попробуй поэт, послушный
ее велению, изобразить все в совершенной истине и так, как было, она тотчас
заговорит: "Это вяло, это слабо, это нехорошо, это нимало не похоже на то,
что было". Масса народа похожа в этом случае на женщину, приказывающую
художнику нарисовать с себя портрет совершенно похожий; но горе ему, если он
не умел скрыть всех ее недостатков! Русская история только со времени
последнего ее направления при императорах приобретает яркую живость; до того
характер народа большею частию был бесцветен, разнообразие страстей ему мало
было известно. Поэт не виноват; но и в народе тоже весьма извинительное
чувство придать больший размер делам своих предков. Поэту оставалось два
средства: или натянуть, сколько можно выше, свой слог, дать силу
бессильному, говорить с жаром о том, что само в себе не сохраняет сильного
жара, тогда толпа почитателей, толпа народа на его стороне, а вместе с ним и
деньги; или быть верну одной истине: быть высоким там, где высок предмет,
быть резким и смелым, где истинно резкое и смелое, быть спокойным и тихим,