"Анатолий Дмитриевич Голубев. Убежать от себя " - читать интересную книгу автора

приковал команду к столице играми на своем поле, а хотелось забраться
куда-нибудь в Сибирь, где гуляют морозы, где зимой пахнет щедро, по-русски.
И состояние команды сложилось под стать погоде: выигрывали, правда, матч за
матчем, но победы давались с таким трудом, что казалось, пятерки работают на
пределе. Еще одно чрезвычайное, подобно вчерашнему, сопротивление
соперников, и любой аутсайдер понесет признанных лидеров с разницей в
три-четыре шайбы.
Все помыслы Рябов в те дни направил на поиски причин подавленного
состояния команды: вроде и тренируются много, с охоткой, и до конца сезона,
когда пресыщение игрой наступает даже у самых жадных до льда, еще далеко, а
вот поди ж ты, разберись, почему скисли!
А тут еще звонок из федерации: какой-то американец настоятельно просит
познакомить его с советским хоккеем. Рябова предложили в качестве гида. Он
ехидно поблагодарил секретаря федерации за высокое доверие. Шла бы речь о
канадцах, он бы еще понимал: овчинка стоит выделки, такая встреча работала
бы на его идею матчей с канадскими профессионалами. Но американец?! Они в
настоящий хоккей играть не умеют и вот-вот вылетят из главной группы
мирового чемпионата любителей. Правда, с американской профессиональной лигой
пока все в порядке. Но ведь каждый знает, что американская лига - всего лишь
дубликат канадской и играют в американских клубах процентов на семьдесят
канадцы.
С таким настроением он и поехал в Спортивный комитет на первую встречу
с гостем, которого звали Сэм Поллак. Рябов вошел в приемную, где ожидали
заместитель председателя Баринов и двое среднего возраста мужчин. В одном
Рябов без труда признал иностранца. Высокого роста, крепкий и очень
подвижный.
"Где-то я его видел? - подумал Рябов, пожимая руки и прислушиваясь
вполуха к словам Баринова и бойкому переводу.- Никогда не жаловался на
зрительную намять. Неужели сдавать начал? Нет, не похоже, чтобы мы где-то
встречались... И он, наверное, запомнил бы меня и не делал сейчас удивленные
глаза. Неужели так здорово играет?"
И все-таки Рябов вспомнил. Он видел это лицо: резкие черты, вытянутые
книзу, с резкими скулами и черной бородой, идущей полоской вдоль скулы и
завершающейся острым пучком черных волос, стриженных клином. Точно такое же
лицо было на подаренной Рябову курительной трубке в виде головы Мефистофеля.
Лицо с итальянской живостью, экспансивностью. Когда гость что-то хотел
сказать или сделать, казалось, вкладывал в это всю мощь своего большого,
хорошо тренированного тела. Рот при этом округлялся, губы вытягивались,
напоминая конец слонового хобота.
Сэм Поллак поздоровался с Рябовым, когда их представили, как бы в ходе
исполняемого гостем непрерывного танца. Он говорил и говорил, то с
переводчиком, то с Бариновым через переводчика, живо и непосредственно
реагируя на каждый ответ, будто воспринимал его не только умом, но и всем
своим существом.
А вопросы, которые он задавал, даже если бы Рябов и не знал английского
языка, звучали прозрачно ясно благодаря щедрому набору выразительных жестов,
которыми сопровождались.
Так, отвечая Сэму Поллаку, он и вошел в кабинет председателя. Тот
встретил их у двери - высокий, слегка пополневший, но еще с хорошей
спортивной фигурой, так контрастировавшей с густой сединой на висках.