"Геннадий Головин. День рождения покойника (Повесть) " - читать интересную книгу автора

Оно, вообще-то, понятно: ни родни, ни семьи, ни огорода, - чего уж особо
веселиться?..
И только во тьме кромешной, когда Пепеляева и в упор не видно, она
словно бы просыпается. Так дышать начинает весело! И слова-то у нее тогда -
библиотечные, дивные! Завидно слышать, потому что, конечно, не ему, здешнему
Васе, говорит она этакие слова. А с другим каким-то, другим Пепеляевым
неземную ту любовь пылко работает, а жаль... Вчера, к примеру, в его ухо -
но, конечно, тому Васе - сказала: "Эдельвейс ты мой проклятый!"
А он, выходит, что ж, будто бы уже и не эдельвейс?
... - Денег накопил - медведей купил! - эстрадным голосом объявил Вася,
когда вошла Алина, и сунул подарок, - Носи на здоровье!
Она игрушку взяла странно - не понимая, но страшась. Василий глядел
триумфально.
Медведи весело пилили свою чурку у нее на коленях.
- Ой, милка моя! У меня каверна.
Через года полтора я помру, наверно! - грянули вдруг в "Свежем
воздухе". Должно быть, "Ай-люли" репетировал.
Она поглядела на Пепеляева жалобно. "Что ей, ничего никогда не дарили,
что ль?" - успел подумать Василий, и в этот миг Алина вдруг взорвалась -
заголосила, на перину бросившись. Без слов - одно сплошное "ой-ей-ешеньки!"
да "ой ты, господи!"... Кричала там, гудела, ногтями с ненавистью простыни
скубала, кулачками колотила в мягкое - будто достучаться до чего-то хотела.
- Господи! - вдруг взвыла в голос да с таким горем, что холодные мураши
зашевелились у Васи между лопаток. - Кто таков, сказал бы! Дурак не дурак!
Умный не умный!
Вася призадумался. Когда оказалось, что произнесть, - Алина уже
намертво спала, вздыхая легко и горестно, как обиженный и всем простивший
ребенок.
Вот так, большущими слезами, завершилось пострижение Пепеляева. Но кто
же мог предположить, что слезы - несравненно более крупные - еще впереди?..
...И вот, наконец, наступил день, когда Пепеляев вдруг вспомнил о
гражданском своем застарелом долге.
- Какое нынче число, интересно? - спросил он как-то утром.
Очень не хотелось ему знать ответ. Но ответы посыпались.
Один сказал, что поскольку бюллетень у него до восемнадцатого, а
соседка ездила вчера в Чертовец за комбикормом, то сегодня, точно, двадцать
второе - день торфобрикетчика - потому и пьет.
Другой сказал, ерунда. В этом месяце - сколько? Тридцать или тридцать
один? Если тридцать, то сегодня, скорее всего, шестнадцатое. Виталька
послевчера брал рубль, обещал отдать шестнадцатого, так? А получка у них
сегодня: сам видел, что виталькина жена в бурьяне у гаража караулит.
Третий молчал, но улыбался так точно и иронически, что было ясно: и
никакого торфобрикетчика нет, и никакого рубля от Витальки не дождаться, а
число нынче никак не меньше, чем двадцать девятое, но вот какого месяца -
пока неясно... И только прохожая старушка календарь бугаевской жизни привела
в полный порядок.
- Завтра аккурат Преображенье, - охотно доложила она.
- Какое может быть Преображенье?! - возорал нетерпимый к исторической
неправде Пепеляев. - День Победы над Японией я уже справил! Ты еще, старая,
об меня целый день спотыкалась! Иль уж ничего не помнишь?