"Геннадий Головин. День рождения покойника (Повесть) " - читать интересную книгу автора

буйным любопытством во взоре прилип он к стеклу выглядывать уходящего
Пепеляева. (Не ожидал, дурак, что Вася никуда еще не ушел, а вот он,
туточки, смотрит на него!) Ткнулся взглядом во взгляд, и - предсмертная,
право слово - паника нарисовалась на глупой его физиономии.
Пепеляев удивился, но даже и тогда еще не почуял ничего неладного.
Правда, следующая встреча уже могла бы и насторожить...
Митька Китаец - стокиловый, потный, пыхтящий, страшно торопливый и
вечно куда-то опаздывающий слесарь-лоботряс - вылетел на него, как грузовик,
из-за угла Инессы Арманд. Пепеляев распахнул объятия:
- Митька! Отдавай рупь, собака!
Не тут-то было. Китаец вместо того, чтобы отдать рубль, одолженный еще
в прошлой пятилетке, сиганул вдруг в сторону, как шилом в задницу ужаленный,
и тихим загробным голосом недоверчиво просмеялся: "Га-га-га".
- Во-о, Китаец! - удивился Пепеляев. - Он же еще надо мной и смеется!
Отдашь или нет?
- У-у-уйди! - припадочно загудел Митька, отмахнулся от кого-то гаечным
ключом и носорожьим галопом припустил дальше, затравленно оглядываясь.
"Да... - решил Вася, - ослепительно-белая горячка вырвала из наших
рядов еще одного..."
Вообще, производил явное впечатление.
Бабы, завидев его, такого красивого, жадно распахивали глаза, включали
дальний свет. И наверняка в спину глядели - судя по зуду вдоль позвоночного
столба.
Мужики тушевались, норовили не замечать, посрамленно отводили взоры.
Вася купался в прижизненном восхищении, как Фернандель на бугаевском
пляжу.
С ложной скромностью тихонько помахивал полуботинками, пыля по улице.
Своего "я", упаси бог, не выпячивал. Напротив, всем своим видом словно
говорил: "Да чего уж... Я же совсем такой же, как даже вы. Простой-простой,
обычный-демократичный, даже босиком, вот, время от времени хожу..."
Если бы он оглянулся, то увидел, что вслед за ним на расстоянии,
продиктованном и страхом и любопытством одновременно, пылит небольшая толпа.
Каждый в этом сбродном коллективе вел себя странно: совсем не глядел на
рядом пылящих (да и на Пепеляева будто бы не глядел), всей своей повадкой
старательно кому-то показывал: "Никаким-таким Васькой вовсе даже и не
интересуюсь. Если честно-то сказать, то я к соседу иду: мыслями о
прочитанной книжке поделиться, а заодно, может, и пассатижи забрать..."


[Image005]


На крыльце мамаша его - ветхая, как гнилушка, вся по-нищенски в
черном - творила в чугуне пойло для поросенка.
Что-то ласковое собрался ей было Вася сказать (вроде: "Совсем ты у
меня, маманя, как шкилет стала..."), но в этот момент она как раз с
многосложной болью в спине разогнулась от чугуна и малоудивленно стала
смотреть на сына, идущего от калитки.
Печать послушания и старой печали лежала на лице ее, морщинистом, как
старая кожа.