"Геннадий Головин. Чужая сторона" - читать интересную книгу автора

И - устремились с радостным облегчением вниз, с угора на угор, как с
полки на полку, - мимо машин, которые с кропотливым усердием карабкались
навстречу, отчаянно чадя моторами и дробно дрожа от запредельного напряжения
непосильной этой работы, - летели, с ходу пролетая (одна только грязь!
ленивым тяжелым веером по сторонам! с треском!), с налету прошибая дремучие,
ржавому студню подобные, разливанные жирные хляби, один лишь вид которых у
водителя, ползущего вверх, вызывал тоскливое ожесточение и словно бы
ощеренную гримасу в душе, - летели - все вниз и вниз! - и веселье гульбы,
ликование удавшегося побега переполняли их. "Броня крепка! И танки наши
быстры!" - то и дело орал Костик, улыбаясь Чашкину от уха до уха, - бренчали
какие-то железяки, звенели бутылки, шарахало и кидало на колдобинах аж под
брезентовый потолок!..
Славная это была потеха: "С а-арехами! По ко-очкам!" - сладкая утеха
всех живущих за Перевалом, и, кажется, не будь ее, этой утехи, ни одна
машина никогда не одолела бы эти каторжные, измывательские версты вверх.

У въезда на тракт Костик остановился разобраться с мешками.
Чашкин, пустовато и придурковато глядя перед собой, слегка виновато
улыбался, все еще храня в себе бестолковую, толкливую радость легкой этой
дороги.
Потом повинно спохватился: "На похороны ведь еду!" - погнал с лица
неуместное выражение довольства - "Можно ли улыбаться-то?" - и новые маски,
одна другой нелепее, полезли на лицо: то вроде бы плаксивый ребенок, то
будто бы мужичок, глупо заважничавший неведомо отчего...
Все невпопад было! Все было не так!
Чашкин даже застонал с досадой, опять ощутив, опять застрадав от
тесноты, в которой находится - от тесноты! от раздражительной несвободы! от
связанности! - от всего того, из-за чего, как ему казалось, так убого, так
темно и погребенно было всем его чувствам.
И - голодное, вспыхнуло вдруг жгучее желание вырваться! Из утеснения
этого вырваться! Из-под груза корзинки этой, что ли! Из кургузого пальтеца
своего вырваться! Из всего того вырваться, что как бы и не существовало в
яви, но чем заполонена была его жизнь, что делало его жизнь загроможденной,
несвободной, тесной, сереньким душным туманом, как бы задымленной!
Он даже застонал от несказанного мечтания этого и досадливо завозился
под корзинками своими.
- Ну что, дядя Вань? Броня крепка? - Костик, развеселый, опять стал
затискиваться в кабину. - Теперь полетим, как в ероплане!
Дал газ. По привычке щелкнул ручкой приемника. Снова заныли медленные,
горесть обозначающие звуки. Костик матюкнулся. Без особой надежды поискал
другую волну.
Старательно опечаленным, сгущенным голосом, в котором, однако, привычно
проскальзывали нотки бодренькой актерской фальши, диктор произнес: "Отдать
последнюю дань выдающемуся..." - Костик поспешно щелкнул выключателем.
Через полминуты, сурово и горестно глядя перед собой, сказал:
- Неделю, не меньше.
- Чего "неделю"? - не понял Чашкин.
- Неделю, не меньше, никому житья не будет!
- Ты это к чему?
- А к тому! Помер? Пусть о тебе родня горюет! Не хрена всей стране