"Геннадий Головин. Чужая сторона" - читать интересную книгу автора

соседа. - Тоже - на похороны. Не-е! Не на те похороны, а на свои! Мать у
меня померла... Тогда - как?
- Тогда я тебя поздравляю! - Тут же, впрочем, прикусил язык: - Прости,
брат! С такими вещами поздравлять... Телеграмма есть?
- Есть! - Чашкин оживленно и радостно сунулся за пазуху.
- Тогда, святое дело, улетишь в первую очередь. Тебе беспокоиться
нечего.
Чашкин - во второй раз за последние полчаса - испытал удар несказанного
облегчения.
- Ну а вы как же?
Тот глянул на него с нескрываемым любопытством.
- За меня не бойся. До Москвы, насколько я знаю, от города Н. верст
пятьсот. Выйду на шоссе. Голосну. Превосходно доеду.
- Да? Ну ладно - легко и равнодушно согласился Чашкин. Опять отвалился
в кресле, прикрыл глаза. Смутная улыбка довольства нарисовалась на его лице:
тихо лелеял незнакомое, сладкое, нежданно нагрянувшее чувство, что он - не
как все, не на общих основаниях, что "ему-то беспокоиться нечего"...

В печальных потемках этого все меркнущего и меркнущего ноябрьского дня,
под зло-пасмурными этими небесами, глядя на приземистую грязно-бетонную
коробку аэропорта, неохотно освещенную изнутри жиденько-голубеньким,
аптечным каким-то светом, стоя под крылом самолета в маленькой толпе таких
же, как он, зябко ссутулившихся, дробно дрожащих людей, которые с каждым
порывом язвительного ветра все теснее и отчаяннее сбивались в кучу.
Тускло и покорно взглядывая на серые пустырные пространства вокруг, -
Чашкин вдруг испытал острейшее изумление (почти, впрочем, беззлобное)
загадочным правом и темной силой тех, кто был смутно представим его
воображению и кто мог вот так, не спросясь, спустить с небес на землю -
черт-те где! - сотню людей, каждый из которых по важным ведь делам
торопился, воображал, что только он вправе решать, куда ему лететь, когда
лететь, где делать посадку, - взять и спустить с небес, и вытолкать на
ледяной аэродромный ветер, в ноябрьскую эту тоску!

Молодая и злая, сильно озябшая женщина в тоненькой синей шинельке
стояла у подножия лестницы и нетерпеливо поглядывала, как, озираясь,
спускаются по трапу пассажиры, вид которых был заспан, растерян и отчего-то
смущен.
Через какое-то время женщине надоело ждать - она повернулась, ни слова
никому не сказав, и шагом предводителя направилась к зданию аэропорта.
Толпа под самолетным крылом суетливо вскипела, смешалась, но уже очень
скоро обрела правильный образ стада: рядом с шинелькой поспешали самые
преданные и воодушевленные; в середке шествовали, пытаясь соблюсти хотя бы
видимость самоуважительности, то и дело, впрочем, срываясь на мелкую трусцу;
в хвосте стада телепались откровенно никудышные, все безнадежнее растягивали
отару в подобие длинной унылой очереди.
Чашкин шагал в середке - ближе к хвосту.
Каждый шагал поврозь.
Идти было не близко и очень холодно. Чашкин, однако, успокоенный тем,
что ему беспокоиться нечего, терпел охотно.
Длинный автопоезд из пустых полуоткрытых вагончиков промчался мимо,