"Геннадий Головин. Чужая сторона" - читать интересную книгу автора

финансовыми (и не только финансовыми) бедами.
Здесь шла дородная женщина в норковой боярской шапке - местный
совпроф, - жалко и жалобно оглядываясь то и дело, отыскивая в толпе Лешика,
личного своего шофера, который так весело и легко распрощался с ней, с
какой-то такой многосмысленной интонацией сказал: "Счастливо погулять в
Москве!" Так беспечально и облегченно отвернулся уходить, что у нее, пожилой
женщины, сразу же грозно и грязно заклубились подозрения, замелькали в
воображении бесчисленные длинноногие сикушки с миловидными детскими личиками
и проститучьими глазами, - она часто их видела возле своей машины - возле
машины своего Лешика, который, как и у многих женщин ее положения, был и за
носильщика, и за слугу, и за шашлычника на пикниках и (так редко!) за
партнера по постели, и она уже кляла себя за то, что решила ехать в Москву,
хотя и знала, что не ехать было нельзя, ибо совсем еще не ясными выглядели
выводы, к которым могла прийти ревизия, работавшая у них в октябре, а в
такие дни, как эти - в дни смены власти, - любая двусмысленность в выводах
комиссии могла обернуться ужасающей драмой.
Здесь шел очень печальный, очень малозаметный гражданин -
техник-смотритель городского ЖЭКа, чье имя было одинаково хорошо известно и
миру правоохранительных органов, и миру, прямо противоположному, причем и те
и другие относились к нему с одинаковой уважительностью и опаской; он взял
десять дней за свой счет, чтобы навестить больную сестру, и вот тоже летел в
Москву, ибо срочно нужно было улаживать с нужными людьми неотложное дело,
связанное с пальбой, которая затеялась вдруг на маковых плантациях в
тишайших предгорьях Тянь-Шаня между застенчивыми провинциалами его команды и
нахальными пришельцами какого-то доселе неизвестного московского Бати; эта
стрельба (с применением легкого автоматического оружия и дважды гранат РГД)
явно нарушала годами установившийся порядок, а он, техник-смотритель, всегда
любил порядок, и потому печать печали лежала на его исхудалом лице, когда он
шел по летному полю на самолет.
Здесь шли также:
известный в городе стоматолог-частник, чьими зубами жевало все высокое
начальство в городе и которому нынче позарез нужно было в столицу "за
материалом"; актер местного театрика, которого нежданно-негаданно пригласили
вдруг на пробы в кино и который, конечно же, в лепешку расшибся, но добыл
всеми правдами и неправдами билет на вожделенный рейс; шла жена местного
военкома, решившая навестить наконец-то московскую свою подругу; шел
застрявший по пьяному делу в Сибири сельскохозяйственный обозреватель
центральной газеты, чье чудовищно опухшее, багровое лицо и оловянно
вытаращенные глаза заметно выделяли его из окружающей толпы; шел местный
промторг - иронично и весело глядящий перед собой - в нарочито неказистом
пальтеце, смешного покроя собольей шапочке, со школьным портфельчиком под
мышкой и в жутко стоптанных башмаках, один из богатейших людей губернии; шла
сестра-хозяйка облисполкомовского "гостевого дома" - молодая дама, весьма
схожая и внешностью, и походкой, и взором на недешевую шлюху, какой она, в
сущности, никогда и не переставала быть со времен своей бурной юности; шел с
заплаканным, нервно подергивающимся лицом ветеран легендарной 18-й армии,
который добился билета на самолет единственно лишь грубыми угрозами придать
политическую окраску отказу лететь ему на похороны любимейшего своего
комиссара, чью смерь он и в самом деле воспринял как катастрофу, поскольку
только-только навострился по-настоящему складно излагать свои воспоминания о