"Геннадий Головин. Чужая сторона" - читать интересную книгу автора

совесть работать нужную для жизни работу.
Однако и то необходимо заметить, что чересчур уж много было в
нелюбопытстве этом равнодушия. Ровного, толстого, как слой ила, равнодушия -
и к ним, и к себе, к сожалению.
И в эту ночь Чашкин, достаточно уже изъязвленный обидами, оскорблениями
и унижениями, впервые - украдкой! - подумал о том, что, может быть, не вовсе
правильно прожил он полета своих лет. Неинтересно ему было, кто и как им
вертит. От нелюбопытства? Да! Но ведь и от лени же. Но ведь и от трусости.

...Он подумал о матери, к которой он вряд ли успеет с последним своим
целованием. И тотчас - старательно остерегаясь греха кощунства - подумал
что-то вроде этого: "А нет ли в том, что он не успеет, что мать уйдет в
землю, не попрощавшись с ним, - нет ли в этом какой-то справедливости?
Высокомерной, жестокой - но справедливости? Ведь и она тоже, безответная и
смиренная, в какой-то мере виновата, что он, ее сын, возник на земле именно
такой - безответный, смиренный, доступный всякому помыканию?"
Нехороша была мысль. Все существо Чашкина горячо затрепетало,
несогласное с ней! Если и была в этом какая-то справедливость, то это была
нелюдская справедливость - справедливость нелюдей! Не может быть
справедливости в том, пылко и косноязыко подумал Чашкин, что старуха, жизнь
честно прожившая, всю жизнь спины от работы не разгибавшая, за всю жизнь не
укравшая, не убившая, счастья толком не знавшая, достатка не имевшая, в бога
верившая, согрешений бежавшая, - не может быть справедливости в том, что ее
лишают последней погребальной малости и милости.
Только потому и лишают, что вельможно разлегся в это же время в городе
по соседству точно такой же, в сущности, человек, который, впрочем, тем-то
от нее и был отличен, что жизнь прожил иначе: черной работы всю жизнь бежал,
на каждом шагу лгал, чужие почести, чужие деньги, чужой труд крал, верил не
в бога, а во всесилие человеческой слабости и подлости;
человек, который на пути к власти был много раз унижаем и по одному по
этому, дорвавшись до власти, сам упоенно унижал людей, унижал страну - хотя
бы одним только фактом своего непоколебимого присутствия наверху;
человек, который был посмешищем всей страны и мира, однако лгавший сам
и заставлявший лгать о себе других;
человек, как родных, пригревавший нечистых на руку;
человек, чью кончину в многомиллионной стране, быть может, только
десяток тысяч встретили с искренним горем, а большинство - с облегчением
избавления...
"Разве есть в этом справедливость? - думал Чашкин. - Или я, просидев
полвека в углу, ничего уже не могу понимать? Где добро? Где недобро? Где
правда? Где ложь?"
"Какая такая злобная болезнь поразила за время моего отсутствия эту
всегда добродушную, милосердную страну?!" - удивлялся Чашкин, а потом вдруг,
с интонацией "И поделом тебе!" задал вдруг злой и неожиданный вопрос: "А
почему же тебя, парень, нигде не было, когда это происходило?!"
Дорога заметно круто стала уходить влево, и тускло-золотые огонечки, к
которым он с такой надеждой вот уже который час шел, тоже стали послушно
уплывать, но в другую сторону, вправо.
Идти, потеряв пусть далекую, пусть недостижимую, но цель, сразу же
стало тоскливо и тошно.