"Витольд Гомбрович. Космос" - читать интересную книгу автора

и царапинах пола... На один случайно расшифрованный знак сколько могло быть
незамеченных, укрытых в обычном порядке вещей? Каждую минуту мой взгляд
отрывался от бумаг и устремлялся в глубь комнаты (тайком от Фукса, который,
наверняка тоже глаза таращил). Я старался не придавать всему этому особого
значения, так как фантастичность и призрачность истории с палочкой, истории,
непрестанно и неуловимо рассеивающейся, не дозволяла ничего, что не было бы
таким же, как она, незначительным.
Во всяком случае, окружающая действительность была уже как бы заражена
самой возможностью истолкования, и это меня отвлекало, постоянно ото всего
отвлекало, причем казалось смешным, что какая-то палочка могла до такой
степени занимать и волновать меня. Ужин, неизбежный, как луна, - передо мной
опять была Лена. Собираясь на ужин, Фукс заметил, что "не стоит обо всем
этом рассказывать", и правильно - если мы не хотим, чтобы нас принимали за
пару придурков и лунатиков, нам нужно держать язык за зубами. Итак, ужин.
Пан Леон, хрустя редиской, рассказывал, как много лет назад директор
Крысинский, его начальник в банке, обучал его одному приему, который он
называл "дергалкой" или "контрастом". Этим приемом - утверждал Крысинский -
должен в совершенстве владеть любой уважающий себя кандидат на высокий пост.
Пан Леон старался подражать горловому, низкому голосу директора
Крысинского, уже покойного: - Леон, запомни хорошенько, что я тебе сейчас
скажу, речь идет о дергалке, понимаешь? Когда, к примеру, тебе приходится
выговаривать своему подчиненному, что ты одновременно должен сделать? Ну,
естественно, парень, достать портсигар и угостить его сигаретой. Для
контраста, понимаешь, для дергалки. Когда с клиентом тебе приходится вести
себя жестко и некорректно, необходимо улыбнуться если не ему, то секретарше.
Без такой дергалки он замкнется и оцепенеет сверх всякой меры. А когда ты с
клиентом, наоборот, слишком вежлив, то следует время от времени подпускать
грубое словечко, чтобы выдернуть его из возможного отупения, потому что,
если он отупеет и одервенеет, тут уж ничем не поможешь. И вот, милостивые
государи, - рассказывал он с салфеткой под подбородком и с поднятым
пальцем, - заявляется однажды с инспекцией президент банка, я тогда уже был
директором филиала, принимаю его, конечно, торжественно, на высшем уровне,
но во время обеда нога у меня подворачивается, и я выливаю на него
полстакана красного вина. А он на это: - Вижу-вижу, пан прошел школу
директора Крысинского!
Он засмеялся, нарезал себе редиски, добавил в нее масло, посыпал
солью... и, прежде чем отправить ее себе в рот, внимательно осмотрел. -
Э-хе-хе! Если я начну о банке, то болтовни на год хватит, трудно выразить,
изъяснить, распутать, я сам, когда мысленно забираюсь в эти дебри, не знаю,
за что ухватиться, сколько всего было, сколько дней, часов. Боже, Боже ж
мой, Божуня святый, месяцы, годы, секунды собачился я с секретаршей
президента, дурой, Боже милостивый, прости меня, грешного, и стукачкой,
однажды наплела директору, что я ей в сумку плюнул, вы что, говорю, пани,
совсем сдурели?... Да что попусту языком молоть, всего не расскажешь, хотя
бы о том, как, почему дошли мы до этих плевков, как оно нарастало из месяца
в месяц, из года в год... разве все упомнишь?... Э-э-е, да что тут бебекать,
мемекать, бе-ме!.. - Он застыл в задумчивости и прошептал: - Какая же у нее
была тогда кофточка? Ни хрена не могу вспомнить... Та, с вышивкой?... -
Внезапно он стряхнул с себя задумчивость и бодро крикнул Кубышке: - Да чего
там, было, не было, куку в руку, кука-реку, Кукубышечка моя! - У тебя