"Витольд Гомбрович. Космос" - читать интересную книгу автора

воротник завернулся, - сказала Кубышка, отложила ватрушку и занялась
воротником. - Тридцать семь лет супружеской жизни, да, паночки мои, было, не
было, но тридцать семь дет, а памятухаешь, Кубыха, как подсластились мы над
Вислой, над нашей синей Вислицей, под дождичком, да-да, но сколько лет,
леденцовый леденец, купил тогда я леденцов, и сторож был, водичка с крыши
капала, э-ге-гей, матаня, сколько лет, потом кафе-кафешка... какое кафе, где
оно, все прошло, все улетело, фьють-фьють... Уже не склеишь... Тридцать
семь! Да что там... Э-ге-гей! - вот так он повеселился и замолчал, ушел в
себя, протянул руку, взял хлеб, начал катать шарики и рассматривать их,
затих и замурлыкал свое "ти-ри-ри".
Отрезал кусок хлеба, подровнял с боков, чтобы получился квадрат,
намазал маслом, подровнял маслице, пошлепал сверху ножом, посмотрел, посыпал
солью и отправил в рот - съел. Он как бы констатировал, что вот, съел. Я
смотрел на стрелку, которая расплылась, растеклась по потолку, какая там
стрелка, усмотреть в этом стрелку?! Смотрел я также на стол, на скатерть,
нужно сказать, что возможности зрения ограничены, - вот на скатерти рука
Лены, спокойная, расслабленная, маленькая, молочно-кофейная, тепло-холодная,
продолжение на перешейке кисти белых пространств всего полуострова руки (о
которых я только догадывался, так как туда уже не решался поднять взгляд),
вот эта кисть, тихая и недвижная, в которой, однако, при ближайшем
рассмотрении замечалась дрожь, дрожала, к примеру, кожа у основания
четвертого пальца, вздрагивали, касаясь друг друга, два пальца, четвертый и
третий, - скорее эмбрионы движений, иногда, правда, развивающиеся до
настоящих движений: указательный палец трогал скатерть, ноготь терся о
складку... но это было так далеко от самой Лены, что я ощущал ее как
огромное государство, полное внутреннего движения, бесконтрольного, хотя,
вероятно, подвластного законам статистики... в числе этих движений было
одно - медленное сжимание кисти, ленивое сведение пальцев в кольцо, движение
ласковое и стыдливое... я его давно приметил... неужели оно ну совсем со
мной не связано?... Кто знает... Но любопытно, что оно совершалось с
опущенными глазами (я их почти не видел), в этот момент она никогда не
поднимала глаз. Рука мужа, эта эротико-невротико-эротически-неэротическая
мерзость, уродство, отягченное эротикой, насильственно навязанной "через ее
посредничество" и в связи с ее ручкой, эта рука, в общем-то пристойно себя
демонстрирующая... тоже здесь, на скатерти, рядом... И, естественно, эти
сжимания кисти могли относиться к его руке, но также могли, пусть
мало-мальски, зависеть от моих наблюдений за ней из-под опущенных век, хотя,
нужно признать, шансов почти не было, один на миллион, но гипотеза, несмотря
на всю свою фантастичность, обладала взрывной силой, как запальная искра или
как дуновение, вызывающее смерч!.. Ведь, кто знает, она могла даже
ненавидеть этого мужчину, к которому я не хотел как следует присматриваться,
потому что боялся, блуждал по его перифериям и не знал, какой он на самом
деле, как, впрочем, не знал, какая она... ведь если, к примеру, оказалось
бы, что она под боком у мужа предается, чувствуя мой взгляд, этим
сжимающе-ласкающим движениям, а она, между прочим, могла быть такой, то этот
грешок можно было бы подмешать к ее невинности и робости и они (невинность и
робость) становились в таком случае верхом развращенности. Страшная сила
безумной мысли! Всесокрушающее дуновение! Ужин был в полном разгаре, Людвик
что-то вспомнил, достал записную книжку, Фукс нудно сочувствовал Леону,
"какая же она ведьма!" или "столько лет в банке, ну и ну!", а Леон, подняв