"Витольд Гомбрович. Космос" - читать интересную книгу автора

иначе нельзя! Но зачем я его на крюке повесил, какое легкомыслие, какое
безрассудство! И более того, обдумывая это безрассудство, полуодетый, с
вымученной улыбкой на искривленном лице, которое я видел в зеркале, я
испытывал и удовлетворение, и неловкость - как от рискованной шутки. Я даже
шепнул "висит", с радостью, с наслаждением. Что делать? Как выпутаться? Они
там, внизу, уже, наверное, обсуждают это на все лады - неужели меня никто не
видел?
Я задушил кота.
Этот факт сбивал меня с ног. Кот задушен и висит на крюке, и мне ничего
не остается, как сойти вниз и сделать вид, что я ничего не знаю. Однако
вопрос, почему я его задушил? Такое нагромождение фактов, столько запутанных
нитей, Лена, Катася, знаки, стуки и т. д., и т. п., хотя бы жаба или
пепельница и т. д., и т. п., я терялся в этой кутерьме, мне даже пришло в
голову, что, возможно, это в связи с чайником, - вдруг я убил из-за
переизбытка, для добавки, для пристяжки, то есть удушение, как и чайник, уже
чрезмерно. Нет, неправда! Я не душил кота в связи с чайником. Тогда с чем
связать, к чему отнести кота? У меня больше не оставалось времени на
раздумья, нужно идти и противостоять ситуации, которая, впрочем, и без того
была ненормальной, перегруженной ночным сумасбродством...
Я сошел вниз. Там - пустота, все в саду. Но прежде чем появиться перед
ними в дверях крыльца, я выглянул из-за занавески в окно. Стена. На стене
кошачий труп. На крюке. Перед стеной люди, среди них Лена - издали, в
перспективе, это смахивало на символ. Да, мой выход на крыльцо к легким не
отнесешь, по всем признакам, это прыжок в неизвестность... а если меня
кто-нибудь видел, если через минуту я вынужден буду что-то там бормотать,
сгорая со стыда? Я неторопливо шел посыпанной гравием дорожкой, небо, как
соус, солнце, растекшееся в белесом пространстве, все опять предвещало жару,
что за лето! Я подходил ближе, и кот становился все выразительней, язык
сбоку вывалился из пасти, бельма вылезли из орбит... он висел. Я подумал,
что было бы лучше, если бы это был не кот, кот ужасен по своей природе,
кошачья мягкость, пушистость как бы нанизаны на яростное шипение и острые
когти, на пронзительный вопль, да, вопль, кота хочется погладить, но хочется
и замучить, он не только котик, но и котяра... Я шел медленно, чтобы
выиграть время, меня поражало дневное зрелище моего ночного деяния, тогда, в
темноте, неотчетливого и вплетенного в странности той ночи. Мне, впрочем,
казалось, что заторможенность передалась всем, они тоже еле двигались. Фукс,
нагнувшись, осматривал стену и землю перед ней, что меня очень смешило. Но
ошеломила меня красота Лены, неожиданная, удивительная, и я подумал со
страхом: о, как же она похорошела после вчерашнего!
Леон, с руками в карманах, спросил: - Что вы на это скажете? - Клок
напомаженных волос торчал над его лысиной, как корабельный лоцман.
Мне можно было перевести дух. Они не знали, что это я. Никто меня не
видел.
Я обратился к Лене:
- Как это для вас тяжело!
Я смотрел на нее: в мягкой кофточке кофейного цвета, в синей юбке,
сжавшаяся, с мягкими губами, с повисшими, как у новобранца, руками... и
кисти, ступни, носик, ушки - маленькие, слишком миниатюрные. В первый момент
это вызвало у меня раздражение. Я ее кота прикончил, сделал это грубо и
веско, а она здесь со своими ручками, такими тоненькими!