"Олесь Гончар. За миг счастья (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

Растрепанная, одичалая, она съежилась и в ответ лишь ускорила шаг.
- Стой! Стрелять буду!
Щелкнул затвором и так нахмурил брови, что нельзя было не остановиться.
Парнишка-часовой, несомненно, слышавший ужо о диденковской истории,
догадался, видно, кто она, стал прогонять; как она ни молила, как ни
заламывала руки, он все же прогнал ее прочь, за лагерную зону. Но и там
несчастной женщине, наверное, слышно было, как неистово колотит в дверь
обезумевший от любви к ней человек, как содрогается землянка от грохота
его страшных ударов, от ливня проклятий, вылетающих из его амбразуры...
А она! Весь день отгоняли ее часовые. Только отгонят в одном месте, она
вынырнет в другом, мечется, бродит, исчезает и снова появляется, как
призрак, как неистребимый дух этих буйно разросшихся виноградников.
К вечеру вахту усилили, однако именно теперь, когда в наряде выпало
быть артиллеристам, лучшим друзьям Диденко, они, взяв перед разводящим
грех на душу, разрешили влюбленным повидаться.
Словно с креста снятая - такой была она, когда под взглядами часовых
подходила к гауптвахте. Часовым Лариса но показалась красавицей - просто
измученная, исстрадавшаяся женщина с ввалившимися глазами, горящими, как у
тяжелобольной, а вот для него, Диденко, была она, видно, совсем иная.
Припав к амбразуре, бедняга даже заплакал, когда она подошла,- заплакал от
счастья, что видит ее.
Лариса протянула ему сквозь амбразуру руки, темные, будничные руки,
знавшие, видимо, всякую работу, а он, схватив их, стал исступленно
покрывать поцелуями.
Часовые из деликатности отвернулись, но все равно до них доносился то
ее голос, лепетавший что-то нежно, то его, исполненный глубочайшего
чувства: просто не верилось, что те же самые уста, которые только что
извергали брань, посылали проклятия всему свету, теперь тают в любовном
шепоте, захлебываются соловьиной нежностью.
- Зоренька моя! Цыганочка! Ясочка! Ластонька! Моя горлинка! Счастье мое
чернобровое! Оченя мое каре!
Откуда только брались у него, грубого артиллериста, эти слова-ласки,
эти напевы души, песни ей, той единственной, которая как будто и в самом
деле принесла ему счастье, подняла своею любовью на какие-то доныне
неведомые вершины... Что знал он до сих пор, что видел, чем 'жил? Смерть
одну только видел, воронки, да грязь, да смрад войны, только и умел, что
снаряды фуговать, а вот появилась она, как с неба, солнечным духом снопов,
дыханием самой жизни овеяла тебя...
Часовые через какое-то время стали напоминать Ларисе, что уже пора
уходить, но она вроде и не слышала, вновь становилась на цыпочки, тянулась
всем телом к амбразуре, утопив в ней худое, увитое прядями волос лицо...
Что она видела там? Синие огоньки глаз, крутой солдатский лоб, теперь уже
остриженный, да широкие скулы посеревшие - вот и все, что могла она там
разглядеть, а никак не могла наглядеться: ведь, может, это и было то самое
для нее дорогое, один только раз отпущенное ей па земле...
Просунув руки в амбразуру, она гладила ладонями лицо любимого, трепетно
голубила, ласкала, и нестерпимо было смотреть часовым на эту нежность,
смотреть, как, приблизив лицо к лицу, уже плачут они оба - и он и она. Как
будто предчувствовали то, что уже недалеко было.
Ночью был получен ответ: приговор оставить в силе.