"Юрий Гончаров. В сорок первом (из 1-го тома Избранных произведений)" - читать интересную книгу автора

хате. Как же без огня-то? Все, зрячая, забывала - на что ей, незрячей, свет!
Мать тихо, вроде бы неспешно, вынимала из укладки вещи, ощупывала,
определяла, что взяли ее руки, раскладывала по кучкам.
- Что вы это, мама, зачем? - спросила и тут же, еще до ее ответных
слов, уже сама все поняла Антонина.
- А это я - если уходить придется... чтоб не впопыхах... Спать я уже не
могу, вот и соберу, сложу, что надо... Зимнее надо взять, валенцы... Ты
мешок мне дай, тот, новый, с-под проса. Я в него все зимнее покладу, и будет
оно в одном месте...
Антонина с матерью ни разу не говорили прежде, как они поступят, если
подойдет фронт. Антонина просто знала, - как нечто такое, что ясно само
собой, - что надо будет уходить с последними нашими войсками. Выходит, то же
думала про себя и мать. Всегда у нее было так, что она наперед, без открытых
слов, готовилась к возможным событиям жизни, почти верно угадывая, какая
может выпасть судьба. Все предчувствия своей души она принимала кротко, без
протеста, даже если то, что ей виделось впереди, было горьким и страшным.
Так, когда отца Антонины поставили председателем артели, а в Моховом, по
соседству, раскулаченные подстрелили тамошнего председателя, она и для отца
стала ждать скорой и неминуемой беды, и действительно, зимой лошадь
притащила в деревню сани с его мертвым телом. Отчего случилась его смерть -
так и осталось в неизвестности, хотя районная милиция дознавалась
старательно. Может, напали на него по дороге, - было кому напасть, такие
тогда были года, немало имелось кругом обиженных, таивших злобу, желавших
посчитаться; может, сердце его само остановилось, - оно у него болело
иногда, да только полечиться у врачей все ему было некогда, недосуг. Когда
потом, года три спустя, на председательскую работу поставили Антонину, мать,
вот так же приготовленно, кротко, стала ждать беды и для нее: отплатили
отцу - и ей за давние его дела отплатят. Или уж за свое за что-нибудь. Время
наступило уже другое, ниоткуда ничего худого ждать было нельзя, напротив -
деревенская жизнь ладилась, рос достаток, Антонину ценили - и люди, и
начальство, в газетах печатали ее фото, в районном городе, в областном
центре на всех совещаниях всегда она сидела в президиумах, а мать все жила
со своей молчаливой приготовленностью к худому концу, к беде... Война
началась - никто, ни один человек не думал тогда, в те первые дни, что так
нежданно совсем обернется, не мы на германскую землю, а они сюда к нам
придут, в самую российскую глубь. А мать при первых известиях уже и к такому
повороту приготовилась, и ко многим смертям, что понесет простой русский
люд, заранее, наперед всех жалея, втихомолку, про себя, оплакивая
деревенских мужиков и парней, их семейства, малых детей, которым оставаться
сиротами...
- Что вы, мама, так всегда и загадываете на одну плохую сторону! -
принималась порой спорить с ней Антонина. Ее сердили вера в приметы, в сны,
эти постоянные горестные предчувствия и ожидания матери: если гроза -
непременно запалит коровник или конюшню, если где-то открылся коровий мор -
значит, и сюда, в деревню, дойдет; счетовода нового в контору приняли -
гляди, Тонюша, зорчей, как бы не запутал тебя, в судебное дело не утянул...
А если случалось в район или в область с артельными деньгами поехать - тут
уж чего только не мерещилось матери: и ножи, и кровь, и непременное
убийство...
- Ох, деточка, ты еще мало пожила! - неизменно отвечала мать. - Вот