"Э. и Ж. де Гонкур. Актриса Фостен " - читать интересную книгу автора

словно колье из драгоценных камней на шее у вальсирующей дамы.
Даже белая кошка, устав от прогулки по краю балкона, забралась под
полурасстегнутую куртку механика, который уснул на складном деревянном
табурете, согнувшись и положив подбородок на грудь.
- Вот что, - сказал директор, потеряв терпение, - все это плохо, очень
плохо... Нет, сегодня из вас ничего не выкопаешь... Все вы какие-то
кислые... Ничего не поделаешь, придется перенести на другой день.
Репетиция была прервана, раздался громкий топот ног, и Фостен, чьи
глаза еще хранили отблеск кенкетов, очутилась вдруг на площади Пале-Рояль,
испытывая то странное недоумение, с каким мы нередко спрашиваем себя, когда
выходим из этих обиталищ ночи, действительно ли сейчас яркий день, или это
только снится нам.

VII

- Сестра уже встала? - спросила однажды утром любовница Карсонака у
некоей особы женского пола - домоправительницы своей сестры.
- Нет еще... Мадам читает газеты... Кажется, у нас никогда еще не было
такой блестящей прессы... Все насчет вчерашнего бенефиса - да вы, наверно, и
сами знаете.
- Ах, милая Генего! Как повезло моей сестре, что у нее служит такая
женщина, как вы... А мою мне пришлось прогнать! Эта девица, - к тому же она
собирается родить, - брала по десять франков с моих поставщиков за то, что
извещала их всякий раз, как в доме появлялись деньги... И знаете, что эта
язва сказала мне после того, как я предупредила ее об увольнении: "До
свидания, сударыня. Надеюсь увидеть вас где-нибудь под забором, когда вы
будете стоять с протянутой рукой!.." А как вы себя чувствуете, милая Генего?
Ваша простуда уже прошла?
- Я совершенно здорова, - сухо ответила Генего, словно отгораживаясь от
любезностей сестры своей хозяйки.
Генего, женщина лет пятидесяти, мужеподобная, в очках, постоянно
красовавшихся у нее на носу, походила на дюжего деревенского стряпчего,
наряженного в полотняный чепец, но, несмотря на сердитую физиономию,
напоминавшую судейского с карикатуры Домье, она всегда была на страже
интересов своей хозяйки и питала к ней ту фанатическую преданность, какую
некоторые цельные натуры из народа испытывают иногда к своим господам,
окруженным славою полубогов.
- Так, значит, можно войти?
Генего кивнула и открыла дверь.
Фостен была в постели, заваленной развернутыми театральными листками,
еще пахнувшими типографской краской и громоздившимися кучей в одном месте,
скользившими вдоль тонких полотняных простынь в другом и через каждые
две-три минуты с шелестом сухих листьев падавшими на ковер. Лежа высоко, на
двух подушках, с распустившимися темными волосами, обрамлявшими ее
посвежевшее, улыбающееся, розовое от радостного волнения лицо, актриса
читала, подняв колени и сделав из них нечто вроде пюпитра; только что,
разрезая нетерпеливой рукой одну из газет с хвалебной статьей, она оборвала
лямку сорочки, и теперь плечо и одна грудь ее были обнажены.
- Ты? Так рано? Что у тебя стряслось?
- Сейчас расскажу... Ну, а как ты? Довольна своими газетчиками?