"Борис Горбатов. Мое поколение" - читать интересную книгу автора

белых кавалеристов в разорванной рубахе, избитый и безоружный. Лошади
наезжали на него; и тогда он ускорял шаги, задыхаясь и истекая кровью.
Через день он раскачивался на столбе на Миллионной, рубаха полыхала,
как флаг, а на груди болталась дощечка: "Так будет со всеми, кто..."
Пять трупов лежали на площади около собора. Двух из этих пятерых мы
знали: кровелыцики-соседи. Они отступали с местным отрядом красных.
Грузовик шел тяжело и медленно, полный трупов. Шел, покачиваясь на
плохой мостовой, - ноги и руки мертвецов тряслись в сумасшедшей пляске.
Мы видели: люди шли по улице, потом падали, - тиф, холера, голод,
пуля, - конец был один: смерть. Мы видели ее. Мы привыкли к ней.
На наших глазах просто и некрасиво умирали люди. Трупы валялись на
вокзалах, на улицах, разлагающиеся, гниющие, черные. Их хоронили без попов,
без речей, без таинств - просто свалив кучей на грузовик. И мы знали: они
превратятся в прах, их съедят черви, нет никакой загробной жизни, нет и не
может ее быть.
Еще тогда, когда в школах шло учение, а не валялись, как сейчас, на
заплеванных полах пулеметные ленты и уздечки, однажды на уроке
естествознания учитель торжественно развернул таблицу.
- Вот строение человеческого тела, дети, - сказал он. - Может ли мне
кто-нибудь сказать, дети, где у человека ребра?
Все молчали. Поднялся одиннадцатилетний Тосик и уверенно сказал:
- Я могу. У моего папы на войне перебили левое ребро. Вот тут! - И он
показал.
В каждом доме побывала смерть. Старшего брата Алеши убили на фронте,
где-то в Пинских болотах. Неизвестный солдат по простому солдатскому
милосердию прислал родным письмо об этом, деньги и вещи покойного. Среди
вещей была шинель. Алеше сделали из нее костюмчик.
Теперь смерть пришла в семью Павлика. Он лежал среди нас, уткнувшись
лицом в землю, плечи его вздрагивали.
Мы прокричали над ним все, что могли, чтобы вылить нашу злость к белым
и утешить Павлика.
Худощавый, нервный Алеша, потрясая кулачишком, грозил городу:
- Погодите, сволочи!
А я лежал рядом с Павликом и утешал его.
- Ну, что ж! Ну, ничего! - бормотал я и ничего больше не мог придумать.
Павлик был волосом белокур, глаза у него были голубоватые, чуть
очерченные бесприметными бровями, нос курносый, но не такой, о котором
говорят "задорно вздернутый", а честно курносый, простодушный, в дружных
веснушках.
Он мечтал стать, как отец, слесарем, носил отцу еду на завод, и когда
шел по цеху, по фрезерным, токарным, строгальным дорожкам, окруженный ровным
гудением станков, он был по-настоящему счастлив.
- Самоточка? - говорил он, подходя к станку, и вопросительно смотрел на
рабочего.
- Верно, сынок! - улыбался рабочий, и Павлик, осчастливленный, шел
дальше.
Завод был маленький. Впрочем, это теперь, когда я еду на Магнитку, он
мне кажется маленьким.
Бывало, старики рабочие приходили к Василию Павловичу.
- Будет ли разрухе конец? - спрашивали они. - Будет ли раздору конец?